Вот какой Хармс! Взгляд современников
Шрифт:
Вскоре я увидела Хармса. Нас познакомил Савельев, желавший мною похвастаться перед Хармсом. Хвастаться же было возможно только женщинами и своей над ними победой.
Хармс помнится мне как человек огромного роста, очень эксцентрично по тому времени одетый. На нем была кепка жокея, короткая куртка, галифе и краги. На пальце — огромное кольцо, с печатью (в то время не только мужчины, но и женщины не носили колец, это не было принято).
Мы пошли в «Европейскую» [50] , которая была напротив Детиздата. Хармс производил впечатление чрезвычайно светского человека. Держал себя свободно и, как все очень светские люди, давал возможность развернуться своему собеседнику.
50
Гостиница и при ней ресторан
Хармс мне сказал:
— Савельев говорит, что вы самородок.
Я спросила:
— Что это значит?
Не привыкнув чему-нибудь удивляться, он стал добросовестно объяснять:
— Самородок — это нечто существующее от природы, где в ценности явления нет ничего привнесенного.
Через день я спросила Савельева, как понравилась Хармсу. Тот ответил:
— Вы ему не понравились. Он сказал, что у вас плоская макушка.
Работая в редакции в качестве младшего редактора, я часто видела Хармса. В руках он обычно держал палку, был всё так же одет, как в первый раз, когда я увидела его.
Времена изменились. Хармса печатали с опаской. Обо всех разговорах, касающихся Хармса, я тотчас же рассказывала Савельеву, а он с большой точностью передавал их Хармсу, чтобы вооружить его. Был 1938-й год. Когда над головой Хармса собирались тучи, он, по словам Савельева, тотчас садился в сумасшедший дом и на всякий случай числился на учете как шизофреник.
Помню следующий случай: Хармсу хотели поручить стихи в качестве подписи под рисунки художника Пахомова о детском саде [51] . Для этого ему надо было показать детский сад. Он должен был ждать меня около своего дома на Петроградской [52] . Для этого мероприятия Чевычелов, директор издательства [53] , дал машину. Пока я надевала пальто и шляпу, политический облик Хармса внушил Чевычелову недоверие. Сев в машину, я должна была подъехать к Хармсу и сказать ему, что мероприятие отменяется. Подъезжая к дому Хармса, я уже издали приметила его характерную фигуру, очень высокую и чуть сутулую, — от крайней вежливости, как мне казалось, от частых поклонов. Я была в ужасе, не знала, как сообщить, чтобы он шел домой, и сказала, что рисунки Пахомова за истекшие десять минут успели забраковать. Об истинной ситуации Савельев тотчас же сообщил Хармсу с моего рассказа.
51
Алексей Федорович Пахомов(1900—1973), живописец, график, художник книги.
Полагаю, что речь шла о рисунках и подписях к ним для «Чижа».
52
Ошибка памяти: Хармс не жил на Петроградской стороне.
53
Дмитрий Иванович Чевычелов(1904—1970), до войны — главный редактор, затем (в 1941—1959 годах) — директор Ленинградского отделения Детиздата, бывший цензор, сотрудник Главлита.
Я видела Хармса часто, и он был со мной неизменно подчеркнуто вежлив, но, как мне было известно, неизменно презирал меня и приносил мне всяческое зло. В частности, он солгал Савельеву, что у меня роман с молодым писателем Головым [54] . Относясь ко мне пренебрежительно, он не давал себе труда вступить со мной в разговор, о котором стоило бы вспомнить. Но мне было известно со слов Савельева, что Хармс ненавидит детей и бравирует этим. Ребенка Введенского, трехлетнего мальчика, Хармс в разговоре с Савельевым иначе как гнидой не называл. Это отношение к детям Савельев считал совершенно естественным.
54
Не располагаю сведениями о нем.
Дома у Хармса главной мебелью был сундук, обклеенный эксцентричными вырезками из журналов, главным образом голыми женщинами.
Дома Хармс и его жена Марина [55] , очень воспитанная светская женщина, зимой и летом ходили голыми.
Когда Хармс выступал перед детьми, в искренности веселья, в умении дурачиться была видна непосредственность, детскость, и становилось искренно его жаль за ту титаническую работу, которую он проделывал над своей душой, чтобы быть стервой и только ею [56] .
55
Марина Владимировна Малич, во втором браке Вышеславцева, в последнем Дурново (1912—2002), преподаватель французского, в эмиграции (Венесуэла) — владелица книжного магазина. Вторая жена Хармса. О ее судьбе — в моей книге «Марина Дурново. Мой муж Даниил Хармс» («Новый мир», 1999, № 10).
56
Во время записи Сусанна Михайловна сначала сказала следующее: «Хармс выступал отлично перед детьми, презирая свою аудиторию: жужжал мухой, изображал блеянье козы, и было его искренне жалко: видно было, что он все же человек, как ни давал себе труд это скрыть».
Вся эта группа лиц (исключая Шварца) находилась в своеобразных враждебных (дружеских) отношениях. Они дурно говорили друг о друге, кроме Савельева, который был объективен всегда и считал Введенского, Олейникова [57] и Хармса гениальными поэтами и очень привлекательными мужчинами. О Хармсе — без тени осуждения, как нечто само собой разумеющееся, — Савельев говорил, что это человек злой в чистом виде, без примесей, что редко встречается. Соревнование среди них шло главным образом по линии женщин и успеха у них. Это, то есть женщины, считалось областью, достойной существования и бессмертной. Побивая рекорды друг перед другом, они ухаживали за женщинами, независимо от их социального положения, в орбиту внимания попала и молодая лифтерша Детгиза.
57
Николай Макарович Олейников(1898—1937), поэт, детский писатель, редактор. Репрессирован в июле и расстрелян 24 ноября 1937 года.
У меня дома Хармс никогда не бывал, ухаживал он за моей подругой Бебой Левиной и бывал у нее вместе со своей женой Мариной.
Я никогда не видела его ни раздраженным, ни опечаленным. Трудно представить себе, что Хармс при каких бы то ни было обстоятельствах повысил бы голос. Он был неизменно корректен и вежлив. Ничего из того, что он думал и чувствовал, по его поведению было угадать нельзя. Дамам он целовал руки, по старинке шаркал ногой, как писатель вел себя внешне крайне скромно.
Вот и всё, пожалуй, что я могу вспомнить о Хармсе, кроме рассказов Введенского о его крайней испорченности, которым я и тогда не придавала ни веры, ни цены, ибо Хармс мог сам на себя лгать или говорить о себе, как герой Чехова, восклицавший: «А я люблю негритянок!» [58] , не испытывая этого. Так попросту было модно в их кругу. Им казалось, что, эпатируя окружающих, нарушая существующие нормы, они заявляют свои права на самостоятельность мышления, и, оставаясь декадентами, забывали учесть, что в этот период ломкой норм было только одно: человечность.
58
Ошибка памяти: это восклицание персонажа из рассказа Леонида Андреева «Оригинальный человек» (1902).
ВАСИЛИЙ ВЛАСОВ
«У НАС БЫЛ ОБЩИЙ С НИМ СЛЕДОВАТЕЛЬ...»
Беседа с В. А. Власовым
Василий Адрианович Власов (1905—1979), график, художник книги.
Запись беседы осуществлена мной 20 и 21 ноября 1974 года в его мастерской (Ленинград, Песочная набережная, дом 16).
Привожу запись только первого дня.
20 ноября.
Спрашиваю о Хармсе, о Введенском, об Олейникове.
Василий Власов.Я с ними встречался, это были мои добрые знакомые. В пору расцвета их деятельности, и до и после, а в этот период я встречал их очень случайно и от этого мира был отделен своей кинематографической деятельностью.
Владимир Глоцер.Может быть, начнем с Хармса?
В. В.Очень, понимаете, трудно сказать что-то осмысленное — полезное и ценное...
В. Г.Помните ли какие-нибудь эпизоды? Как вы его увидели впервые?