Вовка Булкин из 6 «б»
Шрифт:
«Легко сказать — пиши, что чувствуешь, легко сказать — почувствуй себя летчиком-истребителем и тем более Талалихиным, а вот попробуй написать стихи», — Вовка сидел и грыз полиэтиленовый колпачок шариковой ручки. На черканном-перечерканном листочке кривыми волнами одна за другой выплыли наконец-то две строчки:
Кто идет под барабан? Седьмой «б» на таран.«Совсем не то получилось. Какая-то ерунда. Даже как-то глупо, — поднял он голову от стола. — А что сочинять? Покажу, как есть. Поэт исправит, сделает, как надо», — он перестал терзать лист
Вовка больше не брался за речовку, чего зря время тратить.
Прошло полторы недели. Целый день после уроков Вовка просидел у телефона, но поэт не позвонил. Звонка не было и на следующий день, и через два, и через десять дней.
«Неужели забыл, — думал Вовка, — почему не звонит? Да нужна ему наша речовка. Зачем она ему? Он книжку в издательство сдает, там стихи, а тут… А что я скажу на сборе?» Он брал трубку, пробовал набирать номер, но каждый раз торопливо нажимал рычаг.
До сбора оставалось десять, восемь, семь дней, но звонка все не было и не было. Наконец Вовка все-таки решился набрать нужный номер, но до него долетели лишь длинные гудки из пустой квартиры поэта. Потом он еще несколько раз брался за телефон, но слышал все те же длинные равнодушные гудки. Вовка не знал, что делать. Речовки не было.
А ребята старались. Сережа, как опытный командир, руководил подготовкой, разработал план, раздал задание, строго проверял подборку материала и разучивание пионерской песни.
У всех все было готово. У всех, кроме Вовки.
— У тебя, я уверен, все нормально, — говорил ему Сережа. — Сейчас некогда отвлекаться на речовку. Прочитаешь на сборе.
Как после этого можно было подвести отряд? Оставалось три дня. После школы Вовка пришел домой, сел делать уроки, но задача не решалась. В голову ничего не лезло. Почему же все-таки не звонит Михаил Евгеньевич? Почему глухими гудками отзывается его телефон? Вовка вспомнил их встречу, голос поэта, его слова. Нет, он не мог забыть. Наверное, с ним что-то случилось… Вовке вдруг стало стыдно, что он так плохо думал о Михаиле Евгеньевиче. Он подошел к телефону и решительно набрал номер. Привычно потянулись длинные гудки, и Вовка уже хотел положить трубку, когда раздался усталый женский голос:
— Да, я слушаю.
— Михаила Евгеньевича можно, позовите его.
— Его… Нет… — сказала старушка.
— А когда будет? — осторожно спросил Вовка.
— Его не будет, — всхлипнула она. — Миша умер.
— Как?.. Когда?..
— А ты не тот мальчик, который приходил к нам?
— Да… Тот… — тихо ответил Вовка.
— Если можешь, приезжай. Миша просил тебе передать… Приезжай.
Вовка накинул куртку и, на ходу застегивая ее, побежал по улице. Он торопился, ничего не видел, натыкался на прохожих, задевал портфели, сумки и бежал дальше, чтобы успеть. Хотя куда успеть? Поэта уже не было.
Старушка была во всем черном. Она еще больше осунулась. Зеркало, сервант и кровать в комнате Михаила Евгеньевича были накрыты темными покрывалами. Старушка села напротив Вовки за круглый без скатерти стол и положила на него усталые руки.
— Михаил Евгеньевич последнее время много работал, — скорбно начала она. — Да он всю жизнь так работал, но когда готовил последнюю книгу, вообще не спал, боялся не успеть. Хотя у него все было готово, а ему казалось, что не так. Каждое стихотворение по многу раз переделывал, — всхлипнула она. — Я ему говорила: «Миша, ну зачем ты себя истязаешь?» А он… — старушка остановилась и, чтобы не расплакаться, концом платка зажала рот, а потом вытерла им глаза. — Приступ у него случился в день, когда он сдал
Дома Вовка развернул сложенные вчетверо листочки и осторожно расправил их. Они были исписаны карандашом, и когда Вовка стал вчитываться, то обнаружил, что это всего лишь начало, различные варианты начала речовки. Одна, две, четыре строки. На этом стихотворение обрывалось, а потом начиналось вновь.
Громче гряньте, барабаны, Горн, труби, играй поход! Разгорайся ярче, знамя! Пионеры, марш вперед!Это были строчки, которые ждали продолжения.
Вовка взял ручку. Но как продолжить? Как написать?
«Надо представить себя летчиком-истребителем, у которого кончились боеприпасы, а фашистский бомбардировщик с полным брюхом бомб уходит, чтобы сбросить их на твой дом…» — вспомнил он слова поэта. — Значит, когда Михаил Евгеньевич писал, он видел себя летчиком, он шел в бой, воевал, догонял фашистов, совершал таран».
Вовка закрыл глаза, и сразу стало темно. Небо Москвы, изрезанное мечами прожекторов, а впереди бомбардировщик. Он уходит. Сейчас он откроет люки, и внизу взорвется Вовкин дом, его школа, его улица. Он открыл глаза и прикоснулся ручкой к бумаге.
Строка за строкой легли на листок первые стихи. Вовка писал, думал, вычеркивал и снова писал. Потом перевернул тетрадную страничку, еще одну и еще… Иногда строчка казалась ему удачной, тогда он возвращался к стихам поэта, несколько раз проговаривал ее, сравнивал и вычеркивал. Никогда в жизни он столько не писал. Исчеркав полтетради, Вовка выключил свет и лег спать. Давно уже наступила ночь, а он все лежал, думал, сочинял. И вдруг глаза закрылись, он ровно задышал и почувствовал, что сидит в кабине самолета рядом с Михаилом Евгеньевичем. И Вовка решил выложить все, что накопилось у него. И он пожаловался, как ему тяжело, как ничего не получается…
— Ничего, мой мальчик, — по-доброму улыбнулся Михаил Евгеньевич. — В первый раз всегда тяжело, потому что надо протаранить свою нерешительность, свою слабость, а ты уже начал.
— Да я шесть листов бумаги исписал…
— А тебе что, бумаги жалко? — снова улыбнулся Михаил Евгеньевич. — Еще мало исписал. Вот увидишь, у тебя все получится, все будет хорошо…
Вовка проснулся, за окном было еще темно. Он подошел к столу, включил настольную лампу, взял ручку и стал писать. Когда он закончил, будильник салютным звоном известил победу.
Накануне сбора Вовка тщательно выгладил брюки, рубашку, галстук, несколько раз перечитал речовку и только после этого лег спать.
На следующий день, когда старшая пионервожатая объявила тему сбора, Вовка поднял руку:
— Можно, я выступлю первым, — твердо сказал он.
— Да… Но… Почему?.. Ну, выступи, — смешалась Марина Николаевна.
Вовка, волнуясь, вышел к доске, немного постоял и, глубоко вздохнув, начал:
— К нам на обор должен был прийти поэт-фронтовик Михаил Николаев и прочитать речовку для нас. Но он не придет. — Вовка остановился, попытался проглотить застрявший в горле комок. — Он умер. — В классе мгновенно стало тихо, и Вовка услышал, как заколотилось его сердце. — А перед смертью… Вот, — протянул он перед собой тетрадный листочек. — Это речовка. Это он нам написал. Потому что обещал. Потому что обещал и сделал. Вот она: