Война 2
Шрифт:
Снизу ответил многоголосый клич:
— Хо-о-о-о! Хо-о-о-о! Хо-о-о-о!
Гвардейцы Рендора начали подниматься, даже не поменяв пикинеров на мечников. Наверное, лезть с пиками на баррикады, не прикрываясь щитами, было не самой лучшей идеей, но солдаты Рендора даже не подумали перегруппироваться. Будь у нас сотня арбалетов или тяжелых луков, мы бы здорово их задержали, но увы… это чертово «увы»!
Баррикада содрогнулась, затрещала, огромный розовый диван с продавленной серединой, на котором, безусловно, еще недавно занимались любовными утехами Веселые Шлюхи и их клиенты, сполз прямо под ноги гвардейцам. Они лезли прямо на нас, выпятив черные спины, как войско клыкастых скарабеев.
Как там Шутейник?
Где Амара?
Где пушки?
Дядюшка Рейл с уханьем добыл из-за спины какую-то тряпку, конец которой провисал под тяжестью чего-то тяжелого. Приглядевшись, я опознал в тряпке подштанники в синий горох. В подштанниках скрывался камень. Дядюшка Рейл держал в руке импровизированный кистень, иначе называемый «гасилом». И тут же я увидел, как хогги начали протискиваться между Алых, в руках их были наскоро сделанные гасила — кто использовал канат с камнем на конце, кто — цепь, кто — свернутую рубашку или другую часть туалета, а кто — как дядюшка Рейл — подштанники, в которых скрывался обвязанный веревками булыжник. Я бросил на Рейла удивленный взгляд: не ожидал от старого хогга такого разума и прыти! Они не просто велел наломать камней, он еще и приготовился к драке на улицах и баррикадах!
— Гасить свечки… умею! — внушительно заметил газетный редактор и, по совместительству, мой министр печати. Его круглое лицо лоснилось от пота. — Дворянин я или нет, твою мать?
Над краем баррикады, как поганые всходы, блеснули стальные наконечники пик. Алые упали на колени, пытаясь подрубить эти всходы. Кто-то получил пикой в лицо и страшно заорал. Другой замешкался, привстал, и тут же пика ударила его в бедро, другая пронзила плечо, третья с жестяным звуком пробила панцирь; затем Алого вздернули на этих пиках, будто перевернутую марионетку, и начали использовать как таран, отбрасывая защитников. Алый был еще жив и корчился и орал, потеряв от адской боли человеческий облик.
Началось… Я попытался ринуться в гущу схватки, но двое горцев Шантрама, незаметно приставленных сержантом, словно невзначай подхватили меня под руки, ну, как ребенка, в самом деле. Я не знал, ругаться мне или оставить все как есть, но, поразмыслив мгновение, решил пока все оставить. Время для глупого героизма еще не пришло.
Над баррикадой возделся лес пик, а вместе с ним, медленно, будто прорастая, начали подниматься черные головы солдат Рендора. Пики били в Алых, Алые рубили их, хватали, тыкали остриями мечей и шпаг в сочленения доспехов, в смотровые щели. Наконец пришло время хоггов: удары импровизированных кистеней замедлили атакующую волну, а затем — я не поверил глазам — заставили ее податься назад. Хогги истово колотили гасилами по шлемам гвардейцев, при этом — в силу малого роста и верткости — были куда более сложными мишенями, хотя на баррикаде, состоящей из мебели и разного хлама, вертеться и уклоняться от оружия было затруднительно. Многоголосый ор и дикий лязг от ударов стоял над улицей и поднимался к круглому улыбчивому полуденному солнцу. Хогги сбили первую волну, потеряв около двадцати человек (я называю их «людьми», и пусть так и будет впредь). Сколько потеряли гвардейцы Рендора — я не знал. Улицу, занятую вражеской колонной, медленно заволакивал дым, он колыхался полупрозрачными волнами и густел. И это было прекрасно. Я надеялся, что эти сволочи вскорости начнут задыхаться.
Как там дела у Шутейника, а?
Где Амара?
Где пушки?
Вместе с дымом из окна и дверного проема начали вырываться багровые сполохи. Хорошо, отлично! Я услышал, как гвардейцы Рендора начали кашлять.
— Хо-о-о-о! — разнеслось над головами черных. Затем кто-то басом проорал несколько слов команды, состоявшей, в основном, из матерных слов. Внизу послышался лязг, пики поднялись над вражеской шеренгой синхронно, и начали быстро отдаляться, взбаламучивая дымное море. Гвардейцы Рендора все-таки решили перегруппироваться.
С переднего края пробился дядюшка Рейл. Острие пики навсегда изуродовало его лицо, прочертив глубокую рытвину по левой щеке от самого подбородка до скулы. Посредине рытвины зияла дырка, куда при мне старый хогг задумчиво просунул кончик языка. Затем он сплюнул кровавой струей, присел на торчащий краешек стола, и сказал досадливо:
— Это ерунда. Жрать меньше буду. А вот они, — он кивнул себе за спину, — сейчас снова полезут, это… ваше того… величество.
Какой-то хогг сноровисто перевязал ему щеку, и, едва он успел сделать над головой кокетливые рожки узла, как закованные в черную сталь мастодонты полезли снова. Теперь это были прикрытые щитами мечники, и нам пришлось туго. Черные не ослабляли натиск, они тупо перли на нас, и в этом их упорстве крылось какое-то безумие. Баррикада шаталась, проседала, скрипела как старуха. Хогги начали падать один за другим, поскольку против щита гасило — не лучший вариант оружия. Алые рубились яростно, но черные перли и перли, и доспехи их были намного крепче. Наконец, оба моих телохранителя вступили в бой, а за ними и я рискнул попытать счастья. Я был уже учен и знал, что в такой схватке нет места благородству. Ты помогаешь товарищу добивать противника, если есть возможность. Если надо — бьешь в спину, в бок — бьешь куда угодно, чтобы только прикончить врага. Но в спину бить не пришлось. Передо мной возник гвардеец, яростно рубившийся с Алым. На его мече замерзли кровавые капли. Я рискнул дотянуться шпагой до черного решетчатого забрала, ударил, всадил клинок изо всех сил, как и полагается дураку. Тут же сбоку ко мне двинулся другой гвардеец, и я отступил, выпустив рукоять, лишь бы меня не накололи на меч. Вот болван так болван! Алый, которому я помог, вынужден был вступить в схватку, защищая идиота императора, и его тут же убили, ибо к гвардейцу подоспела помощь.
Я сделал еще шаг назад по шаткому, затем оступился, голубое небо опрокинулось, и я начал падать.
— Милый господин!
Ладонь Амары остановила мое падение.
— Нужно уходить, здесь все кончено! — прошептала она на ухо. — Ты меня слышишь? Командуй отступление, здесь все кончено! Да командуй же, не спи!
Она прикусила мочку моего уха.
— Отступаем! — крикнул я изо всех сил.
И мы начали пятиться, уходя, отползая вместе с остатками хоггов и Алых.
Спустя три минуты баррикада была целиком в руках врагов, и они, уподобившись муравьям, принялись растаскивать ее, дабы освободить место задыхающейся колонне. Дым взвивал над баррикадой белые султаны. Судя по всему, пожар на улице Вшивой набирал обороты. Эх, еще бы минут десять… Жестоко звучит, но я бы предпочел, чтобы колонна гвардейцев задохнулась в дыму.
Мы отступили к площади и начали перегруппировываться. Из сотни защитников баррикады полегло больше половины. Количества убитых со стороны Рендора я, конечно, не знал.
— Драться или драпать? — тяжело дыша, осведомился дядюшка Рейл. Этот прощелыга уцелел, и я был этому рад, правда, самодельный моргенштерн он потерял, и жаль, что потерял — этот самый моргенштерн, смастряченный из подштанников в крапинку, я бы велел повесить в Варлойне как символ смекалки и умения.
— Шутейник… жив? — спросил я, тяжело дыша. Алый, которого обрек на глупую смерть, стоял перед глазами.
Дядюшка поднял палец, призывая к тишине, к чему-то прислушался. Со стороны Веселых Шлюх доносился грохот. Хогги чуют друг друга, так что внутренне я сжался, когда дядюшка поморщился, однако морщился он от боли в раненной щеке.
— Жив-живехонек, — промолвил где-то даже с сожалением. — А чего ему сделается, это, величество, ваше… Этот жучила скользкий, как угорь, и через любую дырку вылезет и долги мне не отдает!
Я усмехнулся: точно такими же словами Шутейник аттестовал дядюшку тогда, когда сожгли печатню «Моей империи» и я полагал Бантруо Рейла умершим.
— Нас на Веселых Шлюхах больше, мы еще держим баррикаду, но уже край… — промолвил старый хогг. — Уже скоро… Так что же — драться? — Он показал рукой. — Вон переулок, что на Шлюх выводит, если Шутейник не выдержит, ударят нам рендорцы в бок.
Баррикаду стремительно разметывали по бревнышку, и это было правильно — счет жизни солдатам Рендора шел на минуты.
Вдруг послышался шум, и на площадь вкатили четыре здоровенные, запряженные каждая двумя битюгами подводы. Передней правил Фальк Брауби — распатланный, красномордый, в серой монашеской хламиде, сплошь усыпанной подпалинами, на второй место возницы занимал боцман Ритос — я едва узнал его, так он был перепачкан какой-то копотью, но, к счастью, крови не было. Брауби, привстав, окинул площадь орлиным взором, меня не узнал, но приметил Амару и двинул подводу к ней.