Война 2
Шрифт:
Я оперся в нее спиной, пребольно ударившись затылком, вытянул перед собой дрожащие руки. Черный рыцарь остановился напротив. Он его доспехов шел жар, будто внутри были раскаленные угли. В руке его был меч — неправдоподобно огромный, с широким, будто лопасть современного ветряка, клинком.
— Ты — причина войны, — сказал он с усталым вздохом. — Ты должен умереть, и тогда мир придет в Санкструм.
Он с лязгом откинул забрало и я увидел черную пустоту там, где полагается быть хоть какому-нибудь лицу.
Я закричал в ужасе и снова рухнул в ничто.
Совершенно здоровый Гицорген смотрел
— Содрогание женских ягодиц под платьем лишает меня воли и рассудка, — сообщил он с обычным своим смешком. — Знаете, господин император, когда дама идет перед вами и вы улавливаете содрогание ее ягодиц сквозь ворох платьев, это так… так… вдохновляет. И кажется, что ты готов пройти за нею многие мили, лишь бы… Кстати, знаете, что я обнаружил? Женщины с тонкими лодыжками, и вообще субтильные женщины, не так страстны в постели, как… э-э… крупные… Как будто субтильным не хватает живого огня, и как бы ты не старался, ты не способен своим кресалом высечь из ее чресл пламя, а лишь жалкие искры… Вот госпожа Амара, предположим, весьма… э-э… крупная и страстная женщина, ведь верно?
Его лицо начало таять в белой дымке. Голос начал отдаляться.
— Впрочем, может, мне не те попадались, — услышал я напоследок.
Затылок мой нестерпимо болел.
Женщина появилась внезапно. Я шел с парковки, опустив голову, поскольку денек выдался еще тот, и виски сдавливало болью, так что даже таблетки не помогали, а тут — она. Вылетела из-за угла в подворотню, стукнула меня в грудь, да так, что я едва не упал.
— Что за дела?
Ей было лет семьдесят, а может, и больше, тусклый свет фонаря, проникавший в подворотню, не позволял сказать вернее. Странная одежда — что-то типа черного платья до самых лодыжек, покрой — совершенно не современный.
Ее пальцы сжали мое плечо. Сильно, по-мужски.
— Посмотри мне в глаза! В глаза, крейн!
Я посмотрел. Чисто автоматически, правда.
Ее глаза были задернуты белой пленкой. И все же они… видели. Они впились в меня, въелись в мозг, запустили щупальца в мои мысли.
Вдоль позвоночника пробежали мурашки. Только гипноза мне не хватало!
— Эй!
— Т-с-с! Молчи, крейн! Я почти достала его… молчи… я почти вытянула его из твоего разума!
— Не понял? — я попытался убрать ее руку с плеча, но ее пальцы словно вросли в меня.
— Тс-с-с! Ты слишком шумишь! Он придет на звук! Тс-с-с!
— Не понимаю… Да перестань ты! — Снова попробовал сбросить руку. Снова не смог.
— Молчи!
— Да с какой радости?
— Молчи и выслуш… — не окончив фразы, она испуганно оглянулась. В огромном мусорном контейнере за спиной послышался шорох. Крысы? Кошки? Бродячие собаки? Или бомжи? Контейнер давно лишился крышек, был набит под завязку разным сором — из него перло, как из дырявого мешка. Мотки стружки, ножки стула, выглядывал край старинного кинескопа… Рваная подушка, голубовато-серая, мешки отбитой плитки — последствия ремонта. А вон — на земле рядом, сломанный будильник с продавленным циферблатом. Я хожу мимо этого контейнера уже десять лет. Под ним — зловонная лужа. Сейчас лето, сезон овощей и фруктов. Тяжелый запах витал в подворотне. Пачка маргарина валялась, оплывшая от жары, подъеденная крысами.
Женщина прислушивалась больше минуты. Мое плечо по прежнему сжимали, словно в тисках. Но вот она повернулась ко мне, по-видимому, сочтя тревогу ложной.
Бельма
Ладно, с мнением психов нужно считаться — я об этом читал. Иначе — они звереют, ну а дальнейшие последствия трудно себе представить. Сейчас аккуратно ее дослушаю, а затем попробую улизнуть. Ну, не применять же насилие к старушке, верно?
— Молчу и слушаю.
— Человек, создавший из тебя крейна, все еще в твоей памяти, хотя он и озаботился тем, чтобы замаскироваться как нужно. Но я смогу прозреть его облик… Я смогу узреть слепок его души…
Крейн? Что за…
Со стороны контейнера вновь донесся шорох. Шурх-шурх, так копошатся крысы. А потом… С покоробленного края соскользнула скользкая, похожая на огромную пиявку тень. Она привстала — я не поверил глазам! — и поползла в нашу сторону, конвульсивно содрогаясь, как и полагается пиявке. Только размером она была с хобот матерого мамонта. И цветом — как самая черная, самая тухлая ночь, которая гасила своей поганью любой лучик света.
Глаза женщины расширились, она все поняла и сбросила руку с моего плеча. Ее ладонь пихнула меня в грудь, и я начал падать — неторопливо, как в замедленной съемке. И одновременно тень вытянулась вертикально, вытянулась — и обрела форму гигантского человека — непроницаемо черного, расплывчатого. Правая рука удлинилась, превратившись в острое черное жало. Тень вонзила его в спину незнакомке. Грудная клетка лопнула, разошлась под чудовищным ударом; призрачный клинок вспорол ее снизу вверх, — мелькнуло тускло-красное сердце, — а потом исчез из раны, чтобы… ударить меня. Нанести мгновенный укол в сердце.
Перед тем, как я рухнул у каменной стены, в сознание, затуманенное болью, пришла мысль: а ведь там, в мире Земли, я умер не своей смертью.
Меня убили.
В серой пустоте вокруг меня кружили странные эфирные создания — бледные, в полупрозрачных, вроде бы слюдяных отрепьях, которые казались просто ошметками отмершей кожи. Сквозь отрепья просвечивали черным кости рук и ног, и узкие грудные клетки, в которых черными комками бились сердца. Созданий было около десятка, за каждым волочились космы прозрачных слюдяных волос.
Одно подлетело вплотную, и я содрогнулся: на меня взирала уродливая старуха, чья кожа просвечивала до самого черепа. Запавшие черные глаза смотрели яростно, слюдяные волосы шевелились, переплетались, как скопище змей.
— Жив! Это ненадолго… Чужое тело. Лишняя душа! Крейн! Крейн! — прокричала она в лицо. Беззубая пасть ее разевалась так широко, что я мог видеть сквозь глотку черный ком сердца.
— Крейн! Крейн! — завопил весь хор Стражей.
— Чужое тело заняла твоя душа! — вскрикнула старуха и ткнула мне в лицо ладонь, на которой трепыхался розовый комок с неровными краями — словно кусок сладкой ваты оторвали. — Вот его истинная душа! Мы ее держим! Держим! Держим!
— Пока держим! Пока держим! — завопил старушечий хор.
— Пока держим! — возопила старуха. — А твоя душа лишняя! Пусть уходит к нам! Отдай ее! Отдай! Исторгни из чужого тела!
Она протянула ко мне другую руку и без видимого сопротивления погрузила ее в мою грудь. Сердце немедленно затрепыхалось, как пойманная бабочка. Боль пронзила меня с головы до ног. Видение стало расплываться. Я понял, что сейчас душу мою исторгнут из тела Торнхелла…
— Прочь! — Голос Великой Матери прозвучал набатом. — Прочь! Прочь!