Война, а не шоу
Шрифт:
Настаиваю на том, что при существующей модели Кавказ удержать невозможно. Что нужно или менять модель – или терять Кавказ. Что есть явная попытка сделать так, чтобы Кавказ был потерян. Но ни Путин, ни Медведев на это не пойдут. Они не могут на это пойти. Значит, это произойдет на обломках их власти.
Демонтаж постылой власти плавно перетечет в оформление распада. Я обсуждал это в цикле статей «Кризис и другие», когда Белковский заявил о распаде как о вожделенной мечте. Я говорил тогда: обратите на это внимание, это реальность!
Отпадением Кавказа все не кончится.
Его дальнейшая
Тут же обнажится проблема Поволжья.
Разлом по Волге станет историческим концом России. На все на это отведено пять лет с момента, когда Кавказ отделится.
При этом русские не успеют (да и не захотят) сформировать очередной, «уменьшительной», идентичности. И начнутся субэтнические распри – между казаками и русскими, между поморами, сибиряками – и осточертевшей Москвой.
Произойдет расщепление русского этнического ядра. И русское историческое бытие кончится. Причем под флагом предельной русификации.
Этот сценарий абсолютно реален. Это не торговля страхом, не «кургиняновские фантасмагории». Когда я описывал надвигающийся распад СССР, все говорили, что это «торговля страхом», «драматизация». Но через три года распад состоялся. Сегодня мы вновь находимся на грани распада. И только кардинальная смена стратегии может нас от этого спасти.
Но не может быть стратегического переосмысления ситуации без называния вещей своими именами, без попытки по–крупному ответить на большие философско–политические вопросы.
Для нашей элиты это просто отвратительно. Потому что сама она этим языком не владеет, и ей кажется, что каждый, кто владеет, – то ли сумасшедший, то ли фантазер. Без расширения консенсуса за счет включения в него разных сил, а не только представителей узкой либеральной группы, без отказа от либерального поворота – рухнет власть как таковая и поволочет за собой в небытие народ.
Тогда последний шанс – это какие–то широкие общественные группы, которые, может быть, удержат страну от распада, если успеют сформироваться, если выйдут из этой сладкой комы, из этого «еле–шевеления» (с большим трудом удалось как–то что–то расшевелить с помощью серии передач «Суд времени»). Может быть, такие группы включатся, и это будет последний шанс. Но хотелось бы, чтобы раньше, чем произойдет катастрофа, власть проявила адекватность. И ей бы очень стоило это сделать. Потому что это ее представителей будут в противном случае рвать на части.
А.Нагорный: Может быть, это и хорошо, что власть должна пострадать за все то, что она сделала с народом, с обществом?
С.Кургинян: Если бы она одна пострадала, так это, может быть, было бы и замечательно. Но если вкупе с ее страданиями пострадает и народ, то цена подобного страдания власти слишком велика. Мы не можем пожертвовать народом и историей. Иногда в периоды регресса, упадка, в смутные времена приходится выбирать отнюдь не самый прямой курс. Нужно сохранить страну, любой ценой надо сохранить страну.
А.Нагорный: Страну или государство?
С.Кургинян: Страну. Государство можно изменить, а страну надо сохранить. Страна – это то, от чего мы отказаться
А.Нагорный: В этом смысле, не кажется ли Вам как философу и мыслителю, что приход группы Медведева, опирающейся на ИНСОР, на Чубайса, на Шохина, на все вот эти идеи, которые де–факто ослабляют всю ткань государства, гораздо лучше, чем ситуация В.В.Путина с его силовиками? Ведь для трансформации лучше и эффективнее иметь дело со слабой властью, чем с более накачанной и сильной?
С.Кургинян: Нет, мне так не кажется. Во–первых, никогда путь движения через катастрофу я не поддержу.
А.Нагорный: Но Ленин шел через катастрофу.
С.Кургинян: Ленин не шел, Ленин сидел в тихой, благополучной стране, тосковал, тренировал себя и других в ожидании чего–то. И вдруг это «что–то» обрело облик полномасштабной катастрофы, сооруженной элитными бездарями. Тогда он включился. В тот момент, когда катастрофа возникнет, все мы обязаны в нее включиться. А вот звать ее – это совершенно другое, это никоим образом делать нельзя. И здесь у меня есть абсолютно метафизическое ограничение: в игре с дьяволом (а хозяин хаоса – дьявол) выигрывает дьявол. Все, кто пытается выиграть у дьявола, это очень наивные люди. Побеждает не тот, кто разжигает огонь, а тот, кто льет воду.
Если Путин снова окажется у власти, то на политическую систему будут давить с огромной силой. И этой системе придется или трансформироваться, или рушиться.
Если Медведев окажется у власти, то внешнее давление будет меньшим (точнее – более мягким). Но и прочность системы тоже уменьшится. А значит, Медведев не сможет сохранить либеральный курс и нынешнюю базу опоры – с ними он рухнет. Поймет ли он и успеет ли осуществить глубокий социальный маневр, изменив базу и все прочее, – не знаю. Знаю, что впереди или преобразование системы, или обрушение. Наша задача – не допустить цепной реакции: обрушение системы – обрушение государства – обрушение страны.
А.Нагорный: И все–таки, каковы шансы у соискателей президентства в 2012 году?
С.Кургинян: Это во многом зависит от того, что я называю «просыпанием». Все видят, что Путин в каком–то смысле «спит». Да, это весьма своеобразный сон на бегу. Но это сон.
А.Нагорный: А поездки на «Ладе–Калине»?
С.Кургинян: Я же сказал про сон на бегу. Рано или поздно придется или просыпаться – или подводить черту под своей политической биографией.
А.Нагорный: Что значит просыпаться?
С.Кургинян: Менять стратегию, политическую базу. Причем осторожно, но достаточно резко. Главное при этом не перебрать! Никакая относительно либеральная база Путину в дальнейшем – не опора. И не попутчик даже.
Никакого диалога с Западом у него не получится.
Есть небольшие шансы на диалог с республиканцами в США, но Киссинджер, при том что он очень талантлив и очень конструктивен, просто по возрасту не тянет роль посредника между этими, весьма капризными, республиканскими группами – и абсолютно аморфными структурами, которые должны были бы обеспечить Путину диалог с ними.