Война диверсантов
Шрифт:
– В самом деле, Купа, – поддержал старика Локис. – Надо же выяснить, кто на нас напал.
– Я это тебе и без «языка» скажу, – ответил Демидов. – Бандиты! Так что ради этих сведений кормить его смысла нет.
Володя с укоризненным видом поцокал языком. Неприязнь их командира к «языкам» была общеизвестна в группе. И основана она была не столько на том, что Купец не доверял полученным от них сведениям, сколько на том, что после допроса с пленником надо было что-то делать. По законам разведки, «выпотрошенный язык» уничтожался. Проще говоря, его пускали в расход, без особых церемоний.
– Действительно, командир, – поддакнул Ефимов, который возился с портативной рацией, прослушивая эфир, – надо же выяснить, что за уроды не дали нам спокойно позавтракать. Тебе что, самому неинтересно, против кого мы воюем?
– С бандитами мы воюем! – нетерпеливо перебил радиста Купец. – Вы чем, вообще, слушаете? И потом, как вы представляете себе наши дальнейшие действия с этим уродцем? Или вы предлагаете взять с него честное слово, что он никому про нас не расскажет, и отпустить на все четыре стороны?
– Не утрируй, Купа, – проговорил Володя. – Никто его отпускать не собирается, и ты это прекрасно знаешь.
– А что ты собираешься с ним делать? – с нескрываемым ехидством спросил Локис. – Сдать в полицию?
– Да ты не переживай, сынок, – вмешался в разговор Митрич, деловито пристраивая свой карабин в уголке бункера. – Мы у него сейчас спросим все, что надо, а потом в рай к гуриям отправим.
Пленный, который все это время молча слушал, о чем говорили разведчики, испуганно замычал и затряс головой, пытаясь встать. Локис вынул у него изо рта кляп и почти ласково спросил:
– Говорить будем?
– Все скажу, начальник! – скороговоркой ответил тот. – Спрашивай! Что знаю, все говорить буду! Только не убивай. Аллахом клянусь, что про вас ни одной живой душе ни слова не скажу! Вообще, забуду, что с вами встречался. Хлебом клянусь!
– Не верь ему, – посоветовал Митрич, подсаживаясь с другого боку к пленнику. – Я их породу за эти годы хорошо выучил. Им нашего брата православного обмануть даже за грех не считается. Только отпусти его, он сразу же в горы побежит атаману своему докладывать…
Локис брезгливо скомкал обслюнявленную боевиком бандану и отбросил ее в сторону.
– Кто вы такие и что вам было нужно на базе? – спросил у пленника Демидов.
– Мы на станцию шли, – проглотив слюну, затараторил «язык». – Аслан говорил, что мы теперь станцию охранять должны, потому что в горах чужие люди появились.
– Не части, – осадил говорившего Купец. – Кто это «мы»? Кто такой Аслан? На какую станцию? Как узнали про чужих людей?
Пленник замолчал, испуганно глядя на медведеподобного Демидова. Тот тоже смотрел на своего собеседника, ожидая ответов на свои вопросы. Томительная пауза начинала затягиваться. Купец буквально гипнотизировал боевика тяжелым немигающим взглядом, от которого тот ежился и сжимался, словно хотел стать менее заметным.
– Что, передумал говорить? – сочувственно поинтересовался Демидов. – Или решил умереть героем? Только ты учти, мы
– Может, лучше веревкой? – неожиданно предложил Локис, задумчиво глядя на пленника. – Оно, конечно, больнее и неприятнее…
– Ногами сучить будет, – откликнулся из дальнего угла Чернов.
– Ничего, ноги придержим, – заверил пленника Купец.
– Да и непредвиденных побочных эффектов много, – продолжал Чернов. – Описается, например, или еще чего похуже. Вонь его нюхать…
Разведчики обсуждали все это обыденно, просто, как будто решали, что им приготовить на обед. Пленный боевик затравленно переводил взгляд с одного говорившего на другого, постепенно осознавая, что все это не шутка и не розыгрыш.
– Начальник, – хрипло прошептал он, – молю тебя, только не убивай! У меня мать болеет, жена есть, дети… Сын в Нальчике в сельской академии учится, ему помогать надо…
– Вот видишь, – укоризненно сказал Демидов, – сын хлеб растить учится, а ты людей убиваешь… Нехорошо делаешь!
– Аслан всех баранов за долги забрал, – всхлипнул мужчина; он все еще был связан, поэтому вытереть скатывающиеся по худым впалым щекам слезы не мог. – Потом сказал, что я ему еще должен. Сказал: или сам к нам иди, или сына приводи. А он у меня один, остальные дочери. Вот я и пошел…
– Погодь-погодь, – оживился вдруг Митрич, молчавший все это время. – Я, кажись, тебя знаю. Сразу-то разглядеть времени не было…
Старик подошел к пленнику, который сжался в комок, с опаской глядя на Митрича. Несколько секунду он пристально вглядывался в лицо боевика, чуть не прижимаясь к нему носом.
– Ну, точно, знаю, – наконец обрадованно проговорил старик.
– Как можешь меня знать? – испуганно спросил пленный. – Я не из этих мест.
– Ты мне пули-то не отливай, – прикрикнул на него Митрич. – Не местный он, как же! Из Апеанчи ты, бывший участковый. Карагоев его фамилия, – обращаясь к десантникам, пояснил старик. – Мазурик был, пробы ставить негде! А потом, когда грузины с абхазами воевать начали, он в ополчение к абхазам записался – и сгинул. Люди, кто там был, баяли, что он то за одних, то за других воевал. Он же полукровка – отец абхаз, а мать грузинка. На нем, шельмеце, столько кровушки человеческой – страх один!
– Неправду говоришь, старик, – забормотал боевик. – Я никого не убивал. Совсем стрелять не умею.
Купец вдруг решительно шагнул к тому, кого Митрич назвал Карагоевым, схватил того за воротник куртки и резко уткнул его лицом в камни бункера. Вывернув кисть его правой руки и придавив запястье, он внимательно осмотрел и ощупал средний сустав указательного пальца.
– Никого не убивал, говоришь? – зловеще переспросил Демидов, опять усаживая пленника. – А мозоль на пальце у тебя от авторучки появилась? Сыну конспекты переписываешь? А ведь я тебя, сука, предупреждал, кто мы… В общем, либо ты говоришь, либо…