Война и люди
Шрифт:
Раздали оружие — нет моего браунинга! Трофейного браунинга, с рубином на рукоятке. Он у нас в роте вроде как талисман был. Покажу, бывало, ребятам: «Пока он с нами — ничего не случится».
— Без браунинга не поеду!
Оказывается, сукин сын капитан успел подарить браунинг кому-то из верхних по званию. Полковник Быков вытащил пистолет.
— Застрелю, если немедленно не вернете.
Побежал капитан. Приносит, трясущейся рукой отдает, извиняется:
— Может, еще встретимся когда-нибудь…
Я, помню, под горячую руку сказал:
— Знаешь, капитан, если встретимся, я до утра ждать не стану.
…На войне много
Миклухо-Маклай
«Вызвал меня генерал: «Просится к тебе человек, будь ему другом».
Знакомлюсь. Высокий широкоплечий солдат. Такого из окопа за версту видно. Профессия до войны — географ. Доктор наук. Зовут Николай Дмитриевич. Фамилия Миклухо-Маклай.
— Не родственник ли тому, знаменитому?
— Внук…
Началась у Миклухо-Маклая служба в разведке. Для меня, студента, доктор наук выше, чем генерал. По правде сказать, старался его беречь. Переключил было на него обязанность по писанию всяких ротных бумаг. Но доктор наук взбунтовался: «Бери на задания — и все!» Намекаю ему, что не так уж много у нас в стране докторов, чтобы каждый день рисковать.
— На войне все равны, — отвечает.
Тоже вроде правильно. И все-таки на самые рискованные задачи старался его не брать. Упирается:
— На войне все равны. Немец завоевывать шел, а я защищать должен. Грош цена моей географии, если земля, на которой я вырос и дед мой жил, будет называться нерусской землею.
Приходилось ему уступать. Отчаянной смелости человек. Слава Богу, остался жив. Лет восемь назад дома у меня открывается дверь. Заходит. Высокий, неуклюжий… Обнялись, вспомнили про войну. О других делах пошел разговор.
— Где, — говорю, — работаешь, Николай Дмитриевич?
— Там же, где до войны. Директором Института земной коры. На войне все были равными…»
Поединок
«Стрелять я начал с двенадцати лет. В армии на первых стрельбах три мои пули в середине кружка оказались.
— Охотник? — спрашивает командир.
— Охотник, — говорю.
— К Данилову…
Старик Данилов был снайпером в части. Он сказал: «Попробуем…» Поставил на сто шагов спичечный коробок и лег рядом со мною. Пять раз подряд надо было попасть. Пять раз я и попал. Данилов был из горьковских охотников. Седой уже, зубов половины нет, а глаз как у коршуна. Подарил он мне в первый же день знакомства пристрелянную винтовку. Я к ней добыл десятикратный прицел оптический. С этой винтовкой и войну закончил. Кое-кто смеялся: «Командир, а с винтовкой в разведку». А я за полверсты, бывало, держал фашиста на мушке…
Два хороших снайпера на открытом месте двум сотням солдат не дадут подняться. За деревню Россолай, помню, был у нас бой. Фашисты обозлились, идут прямо в лоб по открытому месту. Даю команду: «Никому не стрелять!» Ложимся с напарником и через стекла прицела выбираем по одному. Надо сказать, немцы воевали с умом. Перехитрим, бывало, фашиста — в своих глазах вырастаем. Но это были девять глупых атак. Я тогда раз тридцать с лишним стрелял. По существу, вдвоем и не отдали деревню…
За офицерами на первой линии мы охотились в паре с Даниловым. Была у нас и схватка с фашистским снайпером. Стояли под деревней Бочканы. Житья не дает этот снайпер. Двух командиров достал, начальника разведки дивизии Бережного — прямо в висок. На второй день после этого подходит ко мне подполковник-артиллерист:
— Покажи-ка передний край.
— Тут, — говорю, — нагибаться надо — снайпер работает.
— Ну, Шубин, зря, выходит, говорят о тебе. Трусишь.
— В перископ, — говорю, — надо смотреть.
— Брось мудрить.
Стоим. Я артиллеристу кивком головы показываю, где что. Вдруг — раз! У подполковника голова набок. Прямо в глаз пуля. Молодой еще был…
В тот же день мы с Даниловым залегли караулить фашиста. До вечера пролежали — не обнаружили. Еще день лежим — не обнаружен. Каждый бугорок, каждый сучок на деревьях глазом обшарили. На третий день Данилов указал на развилку дальней сосны. Старика одолевал кашель, и я остался один.
Снайпера не видно. Сколько я ни глядел — негде быть ему, кроме как в развилке этой сосны. «Дождусь, — думаю, — будет же когда-нибудь спускаться на землю». Дождался. Под вечер, вижу, спускается снайпер, винтовку бережно держит…
Каким-то очень знаменитым снайпером оказался. Пленный потом рассказывал: «В Германию хоронить повезли…»
«Минёры»
«Два раза ходили — и все впустую: нет «языка»! Генерал, помню, вызвал лично: «Шубин, голубчик…» Я нервничаю. Ребята в землянке тоже переживают: «Эх, если бы взять! Я его пять километров на себе бы понес». «Я ему спиртовой недельный паек отдам». Готовимся к новому переходу. Выбрали место: лесок за деревней Бочканы. Был у нас порядок в дивизии: если мы готовимся перейти — на этом участке никто не мешает. Вдруг докладывают: приехали двое из штаба армии, будут работать.
Подходят двое к землянке: старший лейтенант с капитаном.
— У противника появились новых образцов мины. Будем изучать мины.
— Хорошо, — говорю. — Только несите разрешение из штаба дивизии.
— Нам в штабе армии разрешили.
— Все равно надо… Александр, — говорю, — проводи-ка офицеров до штаба.
Мой посыльный повел. Я еще не спустился в землянку, слышу — выстрел и автоматные очереди. Выскочил. Гляжу, Шурик Андреев упал в кювет и чешет из автомата по бегущим «минерам». Одного положил, другого взяли. Оказалось: фашистские парашютисты. Месяц назад их кинули в тыл. Все документы в порядке, даже харчи по аттестату на складе получены. Приспело им перейти фронт. Надо сказать, хитро придумали переход. Но, видно, нервишки сдали: ста метров не прошли от землянки — лейтенант обернулся и с пистолетом на Шурика. Прострелил ногу, а тот — в кювет и пошел чистить. Добыча была хорошая, но «языка» доставать в тот раз все-таки было надо».
«Рус Иван, куда прешь?..»
«На фронте я получал письма от покойного теперь профессора Мантейфеля Петра Александровича. «Врага надо знать. Ты помнишь: чтобы выследить зверя, надо знать все повадки. Фашисты хуже зверей. Хочешь победить — изучай…»
Разведчику надо было знать привычки врага. Часто знание этих мелочей как раз и приносило успех. Мы, например, никогда не садились в засаду в субботу и в воскресенье — мало шансов. В субботу и воскресенье немцы предпочитают сидеть в блиндажах. Зато в понедельник самое время выходить на охоту.