Война и люди
Шрифт:
– Вы много писали в газету. Я говорил с людьми, некоторые ваши очерки помнят до сих пор. Что вы считаете сами из написанного наиболее удачным?
— Знаете, чем я удовлетворен, так это тем, что удержался от соблазна писать о войне облегченно и упрощенно. Были, конечно, неудачи. Иногда спешка (уходил, например, самолет, с которым можно было переслать в Москву пакеты с бумагами) заставляла за один день написать три-четыре корреспонденции. Но в целом я не стыдился бы сейчас тех очерков, если б они были
Что-либо выделить… Ну, я назвал бы, например, очерк «Июнь – декабрь», опубликованный в «Красной звезде» в первый день 1942 года.
– По общему мнению, «Красная звезда» во время войны пользовалась необычайно большим авторитетом и уважением воевавших. Чем обеспечивался этот авторитет? — Я думаю, подлинностью большинства публикаций. С нас требовали видеть, прежде чем писать. Требовали не писать «я видел», если на самом деле ты не видел, а только слышал от кого-то.
– Могли бы вы выделить какую-нибудь черту журналистской работы?
— Постоянной была забота, как передать в редакцию написанное тобой, не отстать от других. Ведь очень часто в выигрыше был тот, кто находился при крупном штабе, там, где есть телеграф, телефон. А человек, видевший бой своими глазами, оказывался в проигрыше: пока доберется пехом и на «пикапчике», пока отыщет средства, как передать, — сообщение утратило актуальность.
Еще бы отметил величайшее напряжение. Странно сейчас говорить это о себе, тогда двадцатишестилетнем, но я никогда за всю свою уже довольно длинную теперь жизнь не уставал так, как тогда.
И еще дороги… Из наших корреспонденций дороги чаще всего выпадали, но в памяти оставались.
Едва ли не половина войны прошла в дороге. Вспоминая как-то об этом, я обнаружил: половина моих товарищей полегли на дорогах – или летя на фронт, или возвращаясь с него, или перебираясь с места на место, сгорели в воздухе, разбились при посадке, взлетели на мине, попали под бомбежку или случайный снаряд, нарвались на бандеровцев, на группу отступающих немцев… Когда я слышу песню «Дороги», у меня щемит сердце.
– Наибольшая потеря в войну лично для вас? — Очень тяжело пережил тогда и сейчас без боли не могу вспомнить о гибели друга, писателя Евгения Петрова (его вспомнит каждый, если я назову «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка»). Мы были с Петровым на фронте, на севере, и вслед за этим весть о его гибели меня просто оглушила. Самолет, на котором летел Евгений Петров из осажденного Севастополя, врезался на бреющем полете в курган где-то между Миллеровом и Ростовом.
– Вернемся к вашей военной работе газетчика. По опыту знаю: в журналисте люди видят защитника, ему доверяют беды и жалобы. О чем говорил солдат во время войны с корреспондентом, прибывшим из Москвы?
— О многом.
Офицеры одного полка однажды с горечью показали мне письмецо, пришедшее только что убитому лейтенанту. Его жена из города Вичуга писала мужу на фронт, что у нее «сложилась другая жизнь… встретила человека…». Она просила больше не посылать ей офицерский аттестат.
Я помню горечь и возмущение людей, просивших меня ответить на это письмо. Я ответил. Были напечатаны стихи «Открытое письмо» с пометкой «женщине из г. Вичуга». Как видно, стихи попали в очень чувствительное место человеческих отношений во время войны. Они имели большое хождение и в тылу, и на фронте. И, думаю, польза от них была.
О чем еще говорили с корреспондентом… Помню шумную коллективную жалобу. «Ну что за фильмы нам присылают? Все время бомбежки в них. Мы от своих бомбежек тут обалдели!» Это была очень существенная проблема. Человек на войне не мог жить только войной. Вот почему огромной любовью на фронте пользовался, например, фильм «Веселые ребята», сколько угодно раз люди могли смотреть «Серенаду Солнечной долины». Вот почему огромным успехом пользовались у солдат фронтовые концерты певцов, чтецов, цирковых артистов.
– О ваших фронтовых спутниках — фотокорреспондентах. Они должны быть вам благодарны: в Дневнике о них рассказано ярко, интересно и уважительно. Но вот я выписал строчки о том, как на переправе у Днепра вы вырвали у вашего спутника фотокамеру: «Разве можно снимать такое горе!» Не жалеете ли вы сейчас о такой позиции? Не кажется ли вам, что очень много важного на войне прошло мимо наших фото— и кинохроникеров из-за того, что снималось лишь то, что служило нуждам текущего времени? Как много важного нам сейчас оказалось неснятым. Вам, работающему с кинохроникой, это ведь хорошо известно.
— Существенный вопрос… Но начнем с того, что сцены у переправы через Днепр мой друг все-таки снял. И, конечно, он правильно сделал, что снимал, не послушав меня. Снимки его я с благодарностью поместил в Дневник и считаю: без этих фотографических документов он был бы беднее. Но понять мои чувства в то время тоже, конечно, можно. И не я один протестовал тогда. Много людей фотографу говорили: ради Бога, это не надо снимать! Да и сам человек с фотокамерой не мог бесстрастно щелкать все проявления страшного бедствия. Надо помнить: он тогда работал не на историю, его снимки должны были «стрелять» немедленно, завтра.