Война Иллеарта
Шрифт:
Корик подошел к великану, дотронулся до одной из голых рук, которые обхватили его колени. Великан не был холодным, он не был еще одним Хоэркином.
Корик потряс руку великана, но тот не отреагировал. Он сидел, отрешенно глядя на дверной проем. Корик вопросительно посмотрел на Лорда. Когда Лорд Гирим кивнул, Корик ударил великана по лицу. Его голова дернулась от удара, но это не оживило его. Не мигая, он вернул голову в прежнее положение, возобновив все тот же безжизненный взгляд.
Корик собрался ударить снова, с большей силой, но Лорд Гирим остановил его. — Не повреди ему, Корик. Он в этом сейчас почти равен нам.
— Мы должны достигнуть его, — сказал Корик.
— Да, — ответил
— Горбрат! Услышь меня! Я — Гирим, сын Хула, Лорд Совета Ревлстона. Ты должен услышать меня. Во имя всех Бездомных, во имя дружбы и Страны — я заклинаю тебя! Открой свои уши для моих слов! Великан не ответил. Медленный темп его дыхания не ускорился; его бесцветный взгляд не дрогнул. Лорд Гирим шагнул назад, изучая великана. Затем сказал Корику:
— Освободи одну его руку. — Он потер один конец своего посоха, и когда он отвел руку, голубое пламя .хватило металл. — Я попробую каамору — пламя печали.
Корик понял. Каамора была ритуалом, которым великаны очищались от злобы или горя. Они были неуязвимы для любого обычного огня, но пламя вызывало боль, и они использовали это страдание, если нуждались в какой-либо помощи для того, чтобы взять себя в руки.
Корик быстро приподнял правую руку великана, разжав его объятие, и выпрямил ее так, что рука протянулась к Лорду Гириму.
Громко взывая:
— Камень и море, горбрат! Камень и море! — Лорд увеличил силу огня своего посоха. Он расположил пламя прямо под рукой великана, охватывая огнем его пальцы.
Вначале ничего не происходило; ритуал не давал эффекта. Пальцы великана висели неподвижно в пламени, словно пламя не беспокоило их. Но затем они пошевелились, начали шарить, задрожали. Великан двинул свою руку к огню, хотя пальцы его дрожали от боли. Внезапно он глубоко, прерывисто вздохнул. Его голова откинулась назад и глухо стукнулась о стенку, затем упала вперед на колени. Но все еще о н не отдергивал руку. Когда он снова поднял голову, его глаза были полны слез.
Дрожа, задыхаясь, он отдернул руку от огня. На ней не было каких-либо следов повреждений.
Лорд Гирим загасил пламя. — Горбрат, — воскликнул он поспешно. — Горбрат, прости меня.
Великан пристально смотрел на свою руку. Спустя какое-то время он начал медленно приходить в себя. Наконец он узнал Лорда и Стражей Крови. Вдруг он вздрогнул, обхватил обеими руками голову, задыхаясь спросил:
— Жив? — И до того, как Лорд Гирим успел ответить, он опередил его:
— Что с остальными моими людьми?
Лорд Гирим обхватил свой посох за ручку. — Все умерли.
— Ах! — простонал великан. Его руки упали на колени, и он оперся головой о стену. — О, мои люди! — Его слезы, катившиеся по щекам, были похожи на кровь.
Лорд и Стражи Крови смотрели на него в молчании, ожидая его. Наконец горе его отступило и слезы прекратились. Когда он оторвал голову от стены, то прошептал, как будто признавая поражение:
— Он оставил меня напоследок.
С очевидным усилием Лорд Гирим спросил его:
— Кто — он?
Великан ответил со страданием:
— Он… он пришел вскоре… он пришел вскоре после того, как мы узнали о судьбе трех братьев… братьев, рожденных одновременно… согласно Дэймлону Другу Великанов, это — предзнаменование конца. Эта весна… ах, это было так недавно? На это потребовалось больше времени. На это требовались годы. Там… о, мои люди! Этой весной… этой… мы узнали наконец, что древнее спящее зло Сарангрейвской Зыби проснулось. Мы думали послать вестника в прекрасный Ревлстон… — на какое-то время он задохнулся от горестного плача, вырвавшегося из его горла. — А затем мы потеряли братьев. Потеряли их. Как-то на рассвете мы встали, а они — исчезли.
Он плакал, и в то же время зашевелился, поднимая себя на ноги, вставая во весь рост возле стены. Возвышаясь над своими слушателями, он опустил голову и начал петь старую песню Бездомных.
И поэтому теперь мы — бездомные,
Лишенные корней, и родных,
И знакомых.
За сокровенной тайной нашего счастья
Мы правили свои паруса,
Чтобы проплыть обратно,
Но ветры судьбы дули
Не так, как мы хотели,
И земля за морем была потеряна…
Песня была длинной, как и все песни великанов. Но он спел только отрывок из нее. Вскоре он безмолвно опустился на пол, и его подбородок безвольно упал на грудь.
Лорд Гирим снова спросил:
— Кто — он?
Великан ответил, возобновляя свой рассказ:
— Затем пришел он. Предзнаменование конца и Дома обратились в страдания и злобу. Затем мы узнали правду. Мы видели ее и до того — в то более хорошее время, когда знание могло принести немного пользы — но мы отвергли ее. Мы увидели наши пороки и отринули их, думая, что мы можем найти путь к Дому и избежать этого. Глупцы! Когда мы увидели его, мы поняли правду. Через безумие и истощение, и страсть, и нетерпение к Дому мы сами стали тем, что ненавидели. Мы увидели в нем правду. Наши сердца заныли, и мы пошли к нашим жилищам — этим маленьким комнаткам, которые мы называли домами. Напрасно.
— Почему вы не бежали?
— Некоторые пытались — четверо или пятеро, кто не знал длинного наименования для отчаяния — или не слышал его. Или они слишком любили его, чтобы обсуждать. Зло Сарангрейвской Зыби схватило их — их нет более.
Воспитанный в суровых традициях, Страж Крови Корик спросил:
— Почему вы не сопротивлялись?
— Мы стали тем, что сами же ненавидели. Мы предпочли умереть.
— Однако! — сказал Корик. — И это — верность великанов? Неужели все обещания борьбы свелись к этому? Во имя Клятвы: великан! Вы уничтожили себя и оставили жить зло! Даже Кевин Расточитель Страны не был так слабоволен.
В своем эмоциональном подъеме он забыл об осторожности, и все Стражи Крови были застигнуты врасплох. Внезапный голос за ними был ледяным от презрения. Он полоснул по ним, как зимний ветер. Повернувшись, они увидели, что другой великан стоит в дверном проеме. Он был заметно моложе, чем их великан, но был очень похож на старшего великана. Главное отличие заключалось в презрении, которое было написано на его лице, бушевало в его глазах, исказило его рот, как если бы он хотел плюнуть.
В правой руке он сжимал горящий зеленый камень.