Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943

фон Эрнстхаузен Адольф

Особенно мешала спать работа пункта телефонной связи, который располагался в соседней комнате. Для проверки исправности телефонных линий в германских частях применяли проверку связи один раз в четверть часа. Румыны же использовали другой метод. Дежурный телефонист непрерывно повторял в трубку одно и то же условное слово, пока не получал ответа. Если же он не получал ответа сразу, то знал, что линия связи повреждена. Лежа без сна в поту малярийного жара долгими бессонными ночами, я наизусть запомнил слова, повторяемые монотонным голосом, которые до сих пор иногда звучат в моих ушах: «Алло, алло, алло! Карачи ди карпац!» Что означают эти слова и правильно ли я их написал, я не знаю до сих пор.

Поскольку из-за сильных морозов окно на ночь оставалось

закрытым, воздух в этой тесной комнате, в которой ночевали по крайней мере двадцать человек, не имевших возможности мыться неделями и питавшихся солдатскими галетами, был непереносим. Эти душные и вонючие ночи были и останутся моими самыми отвратительными воспоминаниями о военных буднях.

Большая неразбериха

Ко всему этому добавилась новая проблема – нехватка боеприпасов! Мы получили сообщение, что необходимо как можно экономнее обходиться с артиллерийскими боеприпасами, поскольку Керченский пролив непроходим, а снабжение наземным транспортом более не представляется возможным, так что речь теперь может идти только о доставке по воздуху. (В конце января – начале февраля наступающие советские войска из района Армавира продвинулись к Таганрогскому заливу Азовского моря и отрезали немцев на нижней Кубани на все более сокращавшемся плацдарме. – Ред.)Я с ужасом думал о том времени, когда мы не сможем поддерживать артиллерийским огнем сильно потрепанных в боях союзников. Поэтому я со своим адъютантом отправился в Северскую, чтобы попробовать лично раздобыть там что-нибудь в артиллерийском полку, а в крайнем случае – и в дивизии. По счастью, мне способствовал успех. Я со своим адъютантом намеревался остаться на ночь в Северской, чтобы там как следует выспаться в нашей тамошней штаб-квартире, где обитал Нитман. Это казалось мне тогда подарком небес, почти что отпуском на родину. Я также получил согласие командира полка, заверив его, что управление огнем артиллерии находится в надежных руках Герда Мейера и командира 2-й батареи. Нитман проявил заботу о моем здоровье и измерил мне температуру. Когда я вернул ему термометр, позвонил командир полка и сообщил, что предполагается новая атака русских. Поэтому он полагал необходимым, чтобы я тотчас же отправился ближе к передовой для управления огнем. Это совершенно меня не устраивало, поскольку я уже полностью расслабился.

– У меня температура тридцать девять с половиной градусов, господин полковник!

Еще не успев закончить это предложение, меня охватило чувство стыда. Разве не точно теми же самыми словами отговаривался тот самый подлец, который не хотел возвращаться в бой у горы Индюк?

– Тем не менее, – услышал я в трубке голос командира полка, – я хотел бы просить вас тотчас же отправиться к передовой, если у вас есть хоть какие-нибудь силы. При сложившемся положении для меня весьма важно, чтобы передовым наблюдателем быт германский офицер.

– Так точно, господин полковник, отправляюсь немедленно.

Нитман слышал наш разговор и был возмущен таким безрассудным отношением командира полка.

– Зачем вы поддались на уговоры, господин майор? Я надеялся, что вы проявите твердость.

– Что вы понимаете под «проявите твердость»? Думаю, что я именно теперь должен проявить твердость. А тогда я оказался в положении, когда надо было проявить слабость.

Нитман, в чьих жилах текла кровь старых солдат, вытянулся по стойке «смирно»:

– Господин майор прав. Я прошу о разрешении утром самому отправиться на передовую. Все дела здесь я передам санитару-фельдфебелю.

– Согласен.

На своем «Фольксвагене» мы проехали до Консулова (Свободный. – Ред.)и переговорили там с солдатами из 2-й батареи. Нам посоветовали девятьсот метров до нашего КП пройти пешком и обязательно с оглядкой по сторонам. На этом отрезке совсем недавно был замечен русский патруль. Если бы мы и дальше двигались на автомобиле, то непременно попали бы под

его огонь. Мы последовали этому совету. На ночном небе ярко светила полная луна. На середине пути мы пошли неглубоким оврагом через буковый лес. Через несколько минут я услышал слева от нас на небольшом удалении русскую речь. Я схватил своего адъютанта за руку:

– Что этотакое?

– Наверное, «хиви», – прошептал он мне в ответ, – которые собирают здесь хворост. Они тоже должны нас слышать – ведь мы же разговаривали довольно громко. Если бы это не были «хиви», вряд ли бы они стали так беззаботно болтать, но просто тихо покончили бы с нами.

Когда через пять минут мы добрались до нашего командного пункта, то услышали позади себя в буковом лесу интенсивную перестрелку. Немедленно отправленный туда дозор обнаружил точно на том месте, где мы чуть ранее услышали русскую речь, несколько румынских санитарных повозок, которые должны были вывезти раненых и которые следовали за нами с пятиминутным интервалом. Русские разграбили повозки и увели с собой лошадей. Рядом с повозками лежали расстрелянные сопровождающие, возчики и санитары.

Над несколькими небольшими крестьянскими домишками, в которых размещались штабы и конная артиллерия, царило напряженное молчание. Этот опорный пункт – если только его можно было так называть – располагался на полого поднимавшемся к Лабине склоне и несколько правее линии, по которой проходили леса, покрывавшие левый склон. Там на опушке леса стояли рейтары – как некогда в Германии называли артиллеристов конной артиллерийской батареи – с карабинами на изготовку. Когда мы с адъютантом, переговариваясь, приблизились к ним, один из них, крупный мужчина, подошел к нам и сказал:

– Пожалуйста, говорите потише, господин майор. Как раз здесь в лесу появились русские. Они, по-видимому, еще не заметили, что мы залегли здесь наверху.

– Откуда вы так хорошо говорите по-немецки?

– Да я немец из Трансильвании. На нашей батарее нас таких несколько человек.

– Ах да, вы же теперь относитесь к Румынии [32] , а не к Венгрии. Об этом я как-то не подумал.

– Так точно, и, к сожалению, не к Германии. Но под румынами все же лучше, чем под венграми.

32

Одним из условий вступления Румынии в Первую мировую войну было присоединение австро-венгерской Трансильвании к территории Румынии. После Первой мировой Трансильвания перешла Румынии.

По решению второго Венского арбитража, проведенного Германией и Италией 30 августа 1940 г., Румыния передала Венгрии Северную Трансильванию. У Румынии осталась Южная Трансильвания.

По условиям мирного договора, подписанного 10 февраля 1947 г., решения Венского арбитража 1940 г. аннулировались и признавалось присоединение к Румынии севера Трансильвании.

Из всего случившегося и виденного нами можно сделать вывод, что мы, вероятно, окружены противником уже с трех сторон. Оставался еще открытым лишь наш правый фланг. Я доложил об этой ситуации в штаб дивизии. Несмотря ни на что, мы улеглись привычным нам уже образом и тут же провалились в сон от усталости. Я проснулся от зуммера в наушниках, которые мой адъютант надел на голову. Сам он продолжал спать, ничего не замечая. Мне пришлось растолкать его. Еще сонным голосом он пробормотал в микрофон что-то неразборчивое.

– Черт побери! – крикнул я ему. – Проснитесь же, наконец! Что там происходит?

Только теперь он по-настоящему проснулся и попросил повторить сказанное. Затем обратился ко мне:

– Хорошо, что господин майор взял меня с собой в этот поход. Это был начальник штаба дивизии. Дивизия завтра рано утром идет с сильным подкреплением в атаку, чтобы расчистить нам дорогу.

– Надеюсь, они появятся не слишком поздно, – вздохнул я.

Но мой адъютант этих слов уже не услышал. Он снова захрапел.