Война по понедельникам (сборник)
Шрифт:
Говорил голос ровно, с профессорской интонацией, словно его носитель читал известный уже ему лично и надоевший до чертиков курс, а невидимая аудитория внимала, не дыша и не задавая пока вопросов.
— Свобода! — вещал голос. — Исключительно неопределенное, расплывчатое понятие. Неоднократно предпринимались попытки дать понятию «свобода» полное и однозначное определение, но все эти попытки терпели крах. Потому что сменялись политические режимы, ломались общественные парадигмы, уничижались авторитеты. И каждый раз оказывалось, что то определение, которое давалось «свободе» ранее, не является полным, потому как не учитывает новых нюансов в жизни социума. Не будем пытаться и мы дать однозначное определение этому понятию. Подойдем к нему с другой стороны. Рассмотрим характерные признаки, присущие свободе, или, если угодно, ее атрибуты. И сформулируем, основываясь на вышеизложенном, некую теорему в первом приближении.
Итак, теорема. Свобода — это ненависть и одиночество. Записали? Теперь попробуем нашу теорему доказать. Как более наглядное примем доказательство от противного. То есть предположим, что свобода — все то же самое, только с точностью до наоборот. А именно: свобода есть пылкая любовь и сверхактивная коммуникабельность. Рассмотрим каждый из этих атрибутов применительно свободе личности. Что мы здесь увидим?.. Любовь! Прекрасное чувство, без сомнения. И возможно, самое высокое и самое чистое из человеческих чувств. Но не будем забывать, что во всех случаях подлинной, а если еще и разделенной, любви человеку приходится от чего-то отказываться. Юноше от холостяцких привычек и часто от друзей — из любви к девушке; гражданину от права распоряжаться своей судьбой в периоды кризисов и от объективного взгляда на мировую историю — из любви к родине, вегетарианцу от шашлычка и цыпленка под винным соусом — из любви к животным, христианину от большинства естественных и справедливых потребностей — из любви к Богу. А любое ограничение, как легко показать, есть нарушение свободы даже в самом расплывчатом понимании этой категории… — «профессор» сделал небольшую паузу, булькнула наливаемая вода, он прокашлялся. — Итак, мы установили, что ненависть индивидуума ко всему сущему в большей степени обеспечивает его свободу, чем любовь. Тогда может быть сверхактивная коммуникабельность является неотъемлемым атрибутом свободы?
Для начала выясним, что мы понимаем под «сверхактивной коммуникабельностью». А будем мы понимать такую форму человеческого бытия (онтологию), при которой общее количество связей отдельного индивида с его окружением достигает максимально возможного значения. И где же здесь место свободе? — спрашиваю я вас. Разве не эти самые связи ведут человека вопреки даже его воле по извилистым тропам жизни? Друзья, знакомые, родственники, женщины, начальство, подчиненные, армия и флот, ОМОН и министерство государственной безопасности, телевидение и радиовещание — не они ли опутывают любого из нас, согласного жить в обществе и в общении с обществом? И опутывают — действительно бесконечным количеством прямых и обратных связей, нитей управления, превращая тем самым нас в марионеток, чутких к любому подрагиванию указующего перста. Неужели человек, марширующий в колонне подобных ему с лозунгом: «Да здравствует коммунальное хозяйство!» более свободен, чем отшельник, размышляющий о вечном в глубине и мраке уединенной пещеры? Абсурд, нонсенс, — скажите вы и будете правы. Потому что свобода — это ненависть и одиночество. Что нам, собственно, и требовалось доказать…
Антон не рискнул зайти в проход на голос: мало ли, а предпочел продолжить путь дальше по рельсам. Поезда со спины не боялся: помнил, что метро Плутонии давно уже не функционирует, а значит, и поезда по тоннелям не ходят. Однако один раз он вполне мог бы оказаться под колесами, и спасло его только то, что вовремя забрался в ближайшую нишу. Мимо на огромной скорости под грохот тяжелого рока пролетела дрезина с сидевшими на ней в обнимку развеселыми парнями и девицами. На рельсы шлепнулась и разбилась пустая бутылка, а Антону показалось, что одного из парней он узнал. И был это давешний бритоголовый.
Потом Антон во второй раз в своей жизни повстречал Обнищавшего Антихриста. Сначала он услышал невнятное бормотание, а когда подошел ближе, то увидел скорчившуюся фигуру в нише под тускло мерцающим светильником. Обнищавший Антихрист выглядел намного хуже, чем тогда у «Чумы». От тех лохмотьев, что были на нем, осталась одна шляпа, которую он теперь пристроил на своем лысом черепе. На руках и дряблом лице Антихриста Антон увидел страшные ожоги, волдыри и струпья. В открытых ранах копошились какие-то паразиты, и Антона передернуло в отвращении.
— Weisst du, wieviel Sternlein stehen an dem blauen Himmelszelt? — очень раздельно произнес Антихрист. — Weisst du, wieviel Wolken gehen weithin "uber alle Welt? — сухой надломленный смешок и далее: — Gott, der Herr, hat sie gez"ahlet, dass ihm auch nicht eines fehlet an der ganzen, grossen Zahl.
Антон практически ничего не понял, хотя изучал немецкий как в школе, так и в институте: что-то про Бога, про звезды, про числа. Он поторопился отойти, оставив Антихриста в его нише.
Но пока ничего и никого, непосредственно угрожающего жизни, Антон не встретил. А пройдя еще немного, обнаружил, что приближается к станции. Это открытие его приободрило, и он ускорил шаг.
Однако радовался Антон прежде времени: когда до спасительной платформы оставалось не больше десятка метров, из ниши слева наперерез Антону вдруг выскочила фигура в черном.
— Ага! — закричал победно Ким, взмахнув мечом. — Вот ты и попался!
Антон вскрикнул жалобно, но более ничего сделать не успел, сильным ударом отброшенный через рельсы. Потом Ким схватил его за шиворот, поставил на ноги и, уперев локоть левой руки ему в грудь, а правую с мечом опустив, прижал Антона к стене тоннеля.
— Ну что же ты, Антон? — спросил Ким с деланным сочувствием. — Бежать бросился… Мы же друзья, разве нет? Ты же сам хотел помочь нам…
Ким был страшен. Кожа на лбу и правой щеке у него была сорвана, волосы опалены; плащ и одежда под ним превратились в лохмотья. Изо рта Кима пахло: давало знать себя похмелье.
— Я… Ким… я… не надо… — Антон задыхался.
— Ты? Ну и что — ты? — голос Кима выровнялся. — Думал убежать? От меня не убежишь. Я сразу понял, куда ты выйдешь. Не так уж и много у нас станций метрополитена, чтобы ошибиться. Теперь-то ты, надеюсь, готов нам помочь? Или есть еще вопросы?
— Ким… я… отпусти…
— Ну нет. Один раз уже отпустил. Не будем повторять ошибок. А займемся тем, ради чего мы здесь все собрались. Ты готов, Антон, осчастливить человечество?
— Я… готов… — отвечал Антон, с трудом ворочая шеей.
— Это просто для тебя, Антон, — говорил Ким, сверкая глазами и дыша перегаром. — Проще не бывает. Просто вспомни, что Черномор тебе рассказывал. Вспомни. Доброта, свобода, счастье. Без одного не может быть другого. Пусть люди изменятся, Антон. Ты ведь этого хочешь?
— Я… хочу…
— Не слышу! — закричал Ким. — Громче! Чтобы и я слышал, и все слышали. Громче!
— Я… хочу… чтобы люди… были…
— Ну же, Антон, давай. Чтобы что?
— Были… добры… свободны… счастливы…
— Еще громче!
— Были добры… — у Антона начались непроизвольные желудочные спазмы; он захрипел и его вырвало прямо Киму на грудь.
Витязь поморщился, но Антона не отпустил. Момент не располагал к проявлениям брезгливости.
— Вот дерьмо, — ругнулся Ким. — Мне кажется, Антон, — добавил он как бы в заключение, — что ты не очень-то хочешь сделать людей счастливыми.