Война призраков
Шрифт:
– Повинуюсь, отец. – Джафар поднялся с колен, на которых стоял, последние пятнадцать минут, и толкнул дверцу крошечной темной кабинки, где проходила исповедь.
За ней дожидался очереди следующий студент.
– Ну как? – спросил он.
– Тяжкие грехи на мне, – ответил Джафар и пожал плечами.
– Да поможет мне Господь! – И кающийся скрылся в темных недрах исповедальни.
Всего исповедальных кабинок было пять, .и к каждой стояла короткая очередь. От этого зал большого храма училища в часы обязательной исповеди напоминал рынок.
К
– Тяжки грехи наши, и нелегко от них отмыться! – сказал стоящий перед Джафаром студент по имени Дайнус. Был он темноволос, высок и чудовищно сутул, что частично скрадывало рост.
– Воистину, тяжки, – осторожно ответил Джафар. После исповеди, на которой выяснилось, что все они обречены шпионить друг за другом, он немного опасался разговаривать с однокашниками.
Дверь открылась, и оттуда выбрался претерпевший покаяние студент. Лицо его побагровело, точно спелая свекла, и на нем застыло страдальческое выражение.
– Следующий, во имя милосердия! – выкрикнул отец-исполнитель.
Через десять минут настала очередь Джафара получать свою порцию. Когда он вошел, то в маленьком помещении ему показалось почему-то очень холодно. По спине побежала дрожь.
– Имя и количество? – равнодушно спросил отец-исполнитель. Могучий и грузный, будто медведь, он сидел у стола и что-то набирал на мобибуке.
– Джафар Аль-Фараби, десять.
– Хорошо, ложись, – поднялась мощная рука, указав на обшитую кожей низкую кушетку. – Не забудь задрать мантию и спустить штаны…
По голосу чувствовалось, что эта работа не доставляет отцу-исполнителю никакого удовольствия, что он просто исполняет свой долг, делает то, что приказала церковь, что за пределами этой комнаты он может оказаться нормальным и даже приятным человеком.
И от этого становилось еще страшнее.
– Помилуй, Господи, сына твоего блудного… – затянул отец-исполнитель, и первый удар обрушился на дрожащую спину Джафара. Боль была сильной, но терпимой, особенно после тех истязаний, которым студенты подвергали сами себя в подземелье.
– Ступай с миром, сын мой, – мрачно и торжественно проговорил отец-исполнитель, когда порка была окончена. – И молись на эту плеть, чтобы она забирала на себя твои грехи!
– Благодарю вас, отец, – ответил Джафар, натягивая штаны.
Морщась и почесывая задницу, он вышел в полутьму храмового зала. В боковых приделах светились неяркие лампы да призрачно фосфоресцировали огромные часы над алтарем – очень полезная вещь для тех, кто отбывает покаяние срочной молитвой.
Вообще храм, если сравнить его с христианскими или буддийскими святилищами, был обставлен довольно скудно. Никаких икон, курильниц или статуй. Лишь громадный, помещенный прямо под часами крест из полумесяцев, из центра которого скорбно смотрит Будда.
Приблизившись к уже отбывающим покаяние студентам, Джафар опустился на
Негромко хлопали двери за спиной, иногда долетал голос отца-исполнителя, бубнили рядом товарищи по несчастью. Стрелки на сделанных под старину часах чуть заметно двигались.
Джафар молился и с удивлением ощущал, что, несмотря на боль, холод и все неудобства, в душе его потихоньку воцаряется покой.
263-й день 160 года летоисчисления колонии
Новая Америка, Новая Филадельфия
– Отверзайте очи, братья, во имя Божие! – Дежурный студент, вопя во всю глотку, колотил в двери комнат, в которых спали его собратья.
Пришло время вставать.
На подъем дается ровно десять минут. Кто опоздает – рискует вместо завтрака получить плетей. Дежурили все по очереди, и дежурному приходилось вставать на час раньше.
Когда Джафар, продирая слипающиеся глаза и почесывая подбородок, на котором курчавились зачатки будущей бороды, вывалился в коридор, однокашники уже строились по парам, точно дети в младшей школе. Именно в таком порядке, по правилам духовного училища, надлежало перемещаться в его стенах.
– Ну что, все? – спросил дежурный, глядя на часы. – Тогда двинулись, во имя Божие! Вперед!
И так, колонной по двое, соблюдая полную тишину, студенты зашагали в сторону святилища. Слышался только легкий шум шагов и шорох, когда длинные мантии задевали пол и стены.
– Мир вам, дети мои! – Отец Джон, обычно ведущий богослужение, дружелюбно кивнул подопечным от алтаря. – Заходите и восславим Всевышнего!
Как обычно, зал храма заполнен. Тут все преподаватели во главе с ректором, обслуживающий персонал, кроме тех, кто занят на кухне или в охране. Яблоку, конечно, найдется где упасть, но вот арбузу – вряд ли.
– Да восславится Единый, зовущийся Аллахом, а Христос, Будда и Магомет – Дети Его! – пронзительно воскликнул отец Джон.
– Ом Мани! – ответили остальные. Служба началась.
Воспользоваться ею для того, чтобы подремать еще некоторое время, не было никакой возможности. Каждый следил за каждым, и пропущенный ритуальный возглас мог стоить десятка плетей. Поэтому Джафар не отрывал глаз от отца Джона, произносил все, что необходимо, и старался попадать в такт, когда требовалось петь.
К счастью, те, кто составлял литургию для крестоносцев ислама, не были жестоки, и утренняя служба длилась недолго, не больше получаса.
– И да вознесем хвалу Детям Божьим, пребывающим одесную Творца! – взмахнул руками отец Джон. – Ом Мани Падме Хум!
– Ом Мани! – На этом торжественном моменте служба и завершилась. Джафар с облегчением вздохнул.
Студенты, предвкушающие завтрак и поэтому не нуждающиеся в том, чтобы их пришпоривали, вновь образовали колонну.
– За мной, братья! – гаркнул дежурный.