Война с готами. Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

Василенко Никита

Трибун перехватил страдальческий взгляд Винитария, направленный на громадного пса, пожиравшего кусок мяса. Так, должно быть, выглядели перед казнью христианские мученики, которых языческий император Нерон обрек на растерзание львам.

Впрочем, Наместник быстро опомнился.

– Милая собачка, – кротко молвил он. – Только, Атаульф, не вздумай угощать его еще и вином, а то этот пес разнесет крепость задолго до всадников Апокалипсиса.

Затем, уже без тени иронии, он обратился к Константину:

– Милейший гость (позволь тебя так называть), помолившись и

хорошо взвесив все за и против, в отсутствии батюшки, государя нашего, я принял на себя смелое решение. А именно: уже знакомый тебе Атаульф покажет всю Ольвию – от порта до складов оружия. Цель этой экспедиции, как ты сам понимаешь, проста и по-христиански понятна, добра. Наши старые друзья в великом Римском государстве не должны ни на мгновение усомниться в том, что готы, их христианские союзники, не замышляют ничего лихого. Напротив, я считаю, что весьма скоро нашей общей целью станет совместная борьба с варварским лихолетьем, нашествием гуннов – многочисленных, дьявольски голодных и злых. Не просто невежественных, но упорных в своих заблуждениях. Презирающих законы образованного мира настолько, что привязывают к хвостам своих лошадей проповедников слова Божьего, которые осмелились зайти на их стоянки.

До поры до времени мы сдерживали их яростные атаки. Но стоит гуннам преодолеть земли сарматов-аланов, они, подобно холодному зимнему вихрю, ворвутся в королевство готов.

Знаешь ли ты войско, способное укрыться от бури, когда снег наполовину с пылью застилает глаза полководцев, а самые храбрые солдаты холодеют от нестерпимого мороза и ужаса смерти?

Прошу тебя, осмотри ольвийский арсенал, загляни в кузницы, день и ночь кующие оружие. Как офицер, составь свое мнение и донеси его до светлейшего Валента. Как долго мы сможем продержаться без помощи римских легионов?!

Пораженный такой откровенностью, Константин Германик только ошарашенно кивнул. Впрочем, роль шпиона ему претила изначально. Напротив, откровенность и открытость Винитария трибуну Галльского легиона были понятны и привлекательны.

Поняв, что аудиенция закончена, он решительно поднялся и, даже не задумываясь над этикетом, отсалютовал Винитарию старым римским воинским приветствием – громко ударив ладонью правой руки в левую часть панциря. Выглядело это как прощание, но одновременно и как благодарность за избавление от утомительной роли соглядатая.

Наместник понял трибуна правильно. Подняв породистое лицо, обрамленное когда-то иссиня-черными, а теперь уже предательски рано поседевшими волосами, печально кивнул Германику.

По длинным извивистым переходам ольвийской крепости, освещавшимся тусклыми факелами стражи, процессия, возглавляемая Атаульфом, поспешила к выходу. Встречавшиеся по пути готские солдаты и прислуга дворца в изумлении останавливались. Солдаты с любопытством, рабы и слуги с испугом косились на громадного пса, сопровождавшего блестящего римского офицера и несуразного высокого худого мужчину в белой тунике (явно – грека!), вприпрыжку бежавшего за военными и без причины улыбавшегося. Ну, совершенно беззубым ртом!

Наконец,

миновав внушительные ворота, все вышли из крепости.

Атаульф внезапно обратился к Германику:

– Спасибо. Ты вернул меня в строй.

Германик, понимая, что это значит для солдата, кивнул. Нашел слова. Наверное, самые главные:

– Я хотел, чтобы ты отомстил за командира.

– С чего начнем? – спросил Атаульф. – Желаешь ли ты осмотреть город?

– Нет, – возразил трибун. – Разве что крепостные стены. А сейчас, к чему время терять? Пойдем сразу в арсенал.

Впрочем, без знакомства с местными достопримечательностями не обошлось. Удивительно, но сложилось впечатление, что Ольвию лучше Атаульфа знал Эллий Аттик, оказавшийся куда более многословным.

– Я дважды выступал здесь со своим театром, – многозначительно заявил лицедей, акцентировав внимание на слове «своим». – Вон, видите, кстати, амфитеатр? Он расположен весьма удачно, на склонах горы Верхнего города, где мы сейчас находимся.

Далее грек поведал уж совсем фантастическую историю, как ольвиополиты так увлеклись перипетиями драмы Еврипида и его, Аттика, безукоризненным перевоплощением в роль Ясона, что проигнорировали появления врага у стен города.

– Когда это было? – мигом насторожился Атаульф.

– Давненько, – нимало не смутившись, заявил Лицедей. – Ну, может, это не был Еврипид. И даже совсем не Еврипид. И даже не я. Но, как свидетельствует Дион Хрисостом, прозванный Златоустом (чью рукопись мне посчастливилось найти в вашей библиотеке), жители Ольвии действительно готовы презреть даже явное нападение варваров, отдав предпочтение общению с заезжим философом.

Трибун, привыкший к болтовне Эллия Аттика, бросил Атаульфу:

– Не обращай внимания, он еще не такое расскажет. Брехун.

– «Поэзия философичнее и серьезнее истории» – так сказал великий Аристотель, – обиделся Аттик. – Не вижу ничего дурного в том, что я скрасил наше унылое путешествие небольшой поэтической сказкой.

А ведь знакомство с Ольвией и впрямь оказалось несколько унылым. Жители города, одетые преимущественно в черные накидки, в большинстве потомки греков, смешавшие свою благородную кровь с варварами, в отличие от светловолосых готов, оказались длинноволосы, бородаты, угрюмы. Смотрели исподлобья, уступая дорогу только ввиду явного преимущества вооруженного отряда с грозным псом, который рычал и рвался с поводка.

– Что они так? – недоуменно осведомился трибун у сопровождавшего его офицера-гота.

– Мы по-прежнему для местных захватчики, – пояснил Атаульф. – Хоть правим уже две сотни лет. Сам видел: стены отстроили, порт расширили.

«Стены-то вы отстроили, – подумал Константин Германик. – Но дома старые, жмутся друг к другу, словно дети в приюте. Даже вон столичная агора, место собраний, напоминает больше сельскую площадь во фракийской деревне. А про суд да гимнасий говорить нечего. Я бы скорее в море холодном искупался, чем в местном гимнасии баню принял».