Война (сборник)
Шрифт:
А Семичастный-то, чтобы не пострадать за «вопиющий недогляд», материалы расследования не то чтобы спрятал, но… как-то о них забыли поначалу… А вскоре Героя-испытателя с почётом, но очень настойчиво проводили на пенсию. А потом, после бегства на Запад Светланы Аллилуевой, ушёл и сам Семичастный…
Так вот, факультетское начальство «по-товарищески» советовало Луговому «ещё раз всё обдумать и хорошенько взвесить». Но Витя оказался «мужиком» – решил жениться и женился. Не замандражировал. Несмотря на то что рассчитывавшие на него «безгрешные фирмы» после этого к нему слегка охладели…
Однако вернёмся к Борису и встреченным им на репетиции «чилийкам» из театра «Ромэн». При виде этих модно одетых молодых женщин рот у Глинского раскрылся не из-за их неземной красоты (хотя обе были, прямо скажем, очень даже очень), а из-за того, что в одной из них он узнал Виолу. Да-да, ту самую Виолу, которую он когда-то не смог подвезти. Борис узнал её мгновенно, с первого взгляда, хотя с той встречи прошло почти два года, да и длилась-то она всего несколько минут… А вот!
Виола, надо сказать, Бориса поначалу не узнала. Или сделала вид, что не узнала. Более того, на первой репетиции, разбираясь с курсантом-постановщиком, кто где стоит на сцене и кто когда на неё выходит, она называла Глинского, между прочим лидера ансамбля, не иначе как «тот высокий мальчик с гитарой». Да ещё со смешком эдаким, подчеркивающим дистанцию между ними. А что ещё может так распалить мужчину, как не подчеркивание женщиной дистанции между ними. Тем более что Глинский почти физически ощутил, как практически все курсанты – участники спектакля «сделали стойку» на артисток. А им явно нравилось находиться в центре мужского внимания. Они явно были привычны к такому вниманию…
На первой репетиции Борис только бросал на Виолу пламенные взгляды, подойти не то чтобы не решился, а просто как-то не сложилось: она ни на минуту не оставалась одна, и все были действительно очень заняты. К тому же он, растерявшись от неожиданной встречи, всё никак не мог придумать предлог, под которым можно было бы подойти и напомнить… Или, может быть, лучше не стоит напоминать? Тогда ведь всё как-то не очень удачно получилось. Так, может, раз она сама не узнаёт, вроде как «с чистого листа» всё начать? Весь в этих метаниях, Глинский не заметил, как репетиция закончилась, и курсанты толпой пошли провожать девушек до КПП. Прощаясь со всеми, Виола заметила:
– Как у вас тут интересно! – и как бы невзначай, вскользь бросила взгляд на Бориса. Тот вспыхнул, потом подался было вперёд, но артистки уже вышли на улицу, где за рулем «Волги» их поджидал длинноволосый огромный бородач – как показалось Глинскому, один из тех, от кого «сбегала» два года назад Виола.
Следующей репетиции, назначенной аж через неделю, Глинский еле дождался. А дождавшись, вызвался, несмотря на смешки товарищей, отнести на КПП заявки на пропуска для артисток. Там он их и встретил, добровольно возложив на себя обязанности проводника, чтобы девушки не заблудились по дороге к клубу. Хотя заблудиться там не получилось бы у слепоглухонемого олигофрена. Артистки кивнули ему, как доброму знакомому, и Глинский решил представиться, воспользовавшись ситуацией:
– Борис, – сказал он и зачем-то добавил: – Восток, четвертый курс… вторая арабская языковая группа.
Девушки заулыбались:
– Виола. Цыганская… языковая группа.
Вторая артистка взмахнула томно ресницами и не менее кокетливо произнесла:
– Кира. Тоже выпускница «гнесинки». Совсем в недавнем, если вы оценили, прошлом.
Они обе снова прыснули, окончательно смутив Глинского, и тот замолчал до самого клуба. Лишь заходя уже внутрь и придержав для артисток дверь, он вдруг неожиданно для самого себя спросил тихо:
– Виола… А вы… Вы меня помните? Я однажды чуть было не подвёз вас – здесь, недалеко от института… Я ещё тогда в «самоходке», как вы выразились, был.
Виола посмотрела на него без удивления, с прищуром и ответила так же тихо, чтобы подруга не услышала:
– Я-то тебя сразу вспомнила… А вот ты… Я уж думала, что подойти так и не решишься.
Борис осторожно взял её под локоть:
– А я… Я потом на это место долго приезжал… Почти каждый вечер…
Виола мягко высвободилась:
– А зачем?
– Как зачем? Чтобы вас встретить…
– И зачем?
– Ну просто… потому…
Виола вздохнула вроде как с сожалением и покачала головой:
– Вот как раз не просто… Милый мой, ты – хороший мальчик, красивый, у тебя глаза добрые… Но… не надо ничего. Ладно?
Боря даже остановился:
– Но… но почему?!
Виола снова вздохнула:
– По многим причинам. Хотя бы потому, что я тебя старше. Тебе сколько? Двадцать два? А мне двадцать семь. Почти.
Борис вспыхнул – снова она подчеркнула дистанцию. Да ещё мальчиком назвала… Он насупился и неожиданно сказал хмуро:
– Ну и что, что двадцать семь… Вполне ещё комсомольский возраст. Из комсомола только в двадцать восемь по возрасту выбывают…
Виола, явно не ожидавшая такой аналогии, хлопнула глазами и вдруг звонко расхохоталась:
– Двадцать восемь? То есть у меня ещё небольшой запас времени есть? Ой, не могу… Умеете вы, товарищ курсант, стареющую даму успокоить…
На её смех обернулась Кира, быстро глянула на лица Виолы и Бориса, что-то такое поняла и спросила едко:
– Так мы репетировать идём или куда? В хохотушки играть? Что называется – пусти лису в курятник. Боря, милый, ты её не знаешь – она у нас заслуженная сердцеедка РСФСР.
– Что?! – Виола гневно сверкнула глазами и по-цыгански гортанно сказала Кире что-то обидное.
Кира тут же ответила, и вот так, под перепалку – наполовину шуточную, наполовину серьёзную, – они и вошли в актовый зал… С тех пор так и пошло – Борис жил от репетиции до репетиции, встречал и провожал Виолу, пытался преодолеть дистанцию и получить номер её телефона, а она всё переводила в шутки. Хотя бородач из «Волги», привозивший и отвозивший девушек, посматривал на Бориса уже вполне серьёзно. Нехорошо так посматривал. Да и Кира, поглядывая на них, только головой покачивала, мол, не к добру, ребята, вы эти игры затеяли, ох, не к добру…
Как ни странно, нараставшее эмоциональное напряжение не мешало работе над спектаклем, а наоборот, скорее помогало: и Борис, и особенно Виола играли и пели необыкновенно проникновенно, с подъемом и заражали своей энергией всех остальных… Глинский и оглянуться не успел, как дело уже к генеральной репетиции подошло. На неё, кстати, вновь заявился тот давешний товарищ из ЦК, решивший, так сказать, проверить всё «вживую».
Посмотрев прогон, чиновник в восторг не пришел. Нет, пели-то ребята неплохо, но вот «чилийки»… Виола и Кира на генеральную репетицию вместо привычных джинсов надели «а-бал-де-нные» короткие белые платья, под которыми и сверхдефицитные по тому времени колготки тоже воспринимались как вызов социалистической нравственности. А уж высокие каблуки? И всё это великолепие, по мнению уполномоченного партией товарища, как-то не очень подходило для драматических сцен о героически погибших Сальвадоре Альенде и Викторе Хара. И вообще… Откровенной чувственности и гендерного взаимопритяжения в спектакле было решительно больше, чем политического пафоса и классовой непримиримости…