Война (сборник)
Шрифт:
Новосёлов взялся за третий пирожок.
– Вы бы, святой отец, ещё бы о блуде и грехе проповедь задвинули, – захохотал, не выдержав, Борис. – Вам бы в духовную семинарию – партполитработу преподавать.
– Партию не трожь! – продолжал с набитым ртом морализировать Военпред.
– Да не трогаю я твою партию, ты жрать кончай, остальным не останется!
– Останется… Уф… Вкуснющие пироги у тебя мама печёт, – младший сержант сыто сощурился и похлопал себя по животу. – Передай ей большое солдатское спасибо с низким сыновним поклоном. А насчёт твоих «самоходных» талантов – ты всё-таки будь осторожнее. «Жигуль» – «жигулём» – это козырь неубиенный, но всё же…
«Жигули», о которых упомянул Новосёлов, и впрямь были одной из главных причин «неуловимости» Глинского. Отец выполнил обещание и, как только Боря сдал на права, отдал ключи от автомобиля и техпаспорт сыну. И уже с начала второго курса Глинский обнахалился до того, что в «самоходы» не ходил, а ездил. Хотя как сказать – обнахалился? Именно автомобиль и сводил риск к минимуму. В машине Боря держал «незаконную гражданку» – полный комплект, но пользовался, как правило, только курткой. Выбегая из дома, Глинский накидывал её прямо на китель, аккуратно доезжал в таком виде до Танкового проезда, а он, считай, рядом с ВИИЯ, находил место во дворе, парковался, сбрасывал куртку и уже пешком проникал в родной институт – через забор у строящейся санчасти. Правда, места парковок он старался менять, хотя в те времена машины в Москве угоняли нечасто.
Но всё же однажды «жигулёнок» вскрыли и ещё сняли зеркала. Борис быстро восстановил потери своими силами (отца в эту «трагедию» нельзя было посвящать ни в коем случае) и с тех пор стал кататься на машине к институту реже. Хотя полностью отказать себе в этом удовольствии не мог. Глинский не особо афишировал своего «железного коня», но в казарме – как в деревне, все про всех всё знают. Вот и Новосёлов знал, что говорил. И ведь почти накаркал младший сержант! Именно из-за «жигулёнка» чуть было не «влетел» Борис в самом конце второго курса. А дело было так: однажды тихой майской пятницей подъехал Глинский на одну из своих «заповедных» парковок, прямо под стены виияковского общежития – «хилтона». Всё было как всегда, вот только неподалеку стояла девушка, явно ловившая такси или попутку. Борис ещё издалека её заметил, потому что не заметить её было нельзя. Невозможно. И дело было не только в её точёной фигурке и шикарной гриве тёмных волос. Она была… вся какая-то яркая, необычайно хорошо одетая для того времени. Фирменные синие джинсы с какой-то бахромой на бёдрах, лёгкие замшевые полусапожки на высоком каблуке, яркая красная блузка с расшитым воротом и короткий замшевый жилет – всё это было не только стильно и даже «эстрадно», но и явно дорого.
Глинский, останавливая машину, даже пожалел, что у него просто нет времени: через полчаса вечерняя проверка. Но не успел он досетовать на злую судьбу, как девушка сама направилась к нему быстрым шагом. Борис и глазом моргнуть не успел, как она открыла пассажирскую дверь.
– Не подвезёте? Я хорошо заплачу…
Глинский глянул в её лицо и ощутил, как по спине бегут мурашки. Лицо девушки было не просто красивым, оно было необычным, очень индивидуальным. Такое лицо с другим не спутаешь, а увидев один раз, уже не забудешь. Тонкие, практически европейские черты странным образом сочетались со смуглостью кожи и странным, каким-то кошачьим разрезом огромных зелёных глаз. Девушка улыбнулась, демонстрируя шикарные белые зубы, а от этой улыбки на щеках у нее заиграли потрясающие ямочки. Оцепеневший Борис с трудом сглотнул непонятно откуда взявшийся в горле ком и, помотав головой, пролепетал:
– Я бы рад… Но… Я – курсант… Я не могу…
В подтверждение своей курсантской участи Борис сбросил куртку, «разоблачившись» до хэбэ. Да так и остался. Незнакомка удивленно повела бровью:
– А что, курсантам запрещено подвозить девушек?
Глинский почувствовал себя полным дураком, понял, что краснеет, и ответил как есть:
– Да не запрещено. Просто… Я – в «самоходе».
Девушка недоуменно обвела глазами салон автомобиля:
– В самоходке? Ваше «ландо» больше похоже на… э-э-э… самокат.
Борис фыркнул:
– «Самоход» – это самовольная отлучка. Ну когда без разрешения…
– А-а, – понимающе закивала девушка, – беглый, значит?
– Ну… вроде того.
– Поня-ятно… К девушке своей бегали, наверное?
– Нет, – Глинский покачал головой, снова почувствовал, что краснеет, и простодушно добавил: – К маме.
– Как трогательно.
Незнакомка снисходительно улыбнулась, но сказать больше ничего не успела, потому что из-за угла ближайшего дома вдруг выскочили три мужика.
Их можно было принять за братьев несостоявшейся Бориной пассажирки: они тоже были высокими, черноволосыми и красивыми. Увидев девушку, все трое разом загалдели на каком-то странном грубоватом языке и замахали руками.
– Ну вот, – с досадой вздохнула незнакомка, – и мой «самоход» не удался… Эх, товарищ курсант, не спасли вы девушку. Стыдно.
И вот тут Борис сказал то, чего сам от себя не ожидал:
– Садитесь быстрей! Я спасу!
Уже пошедшая было к дороге молодая женщина остановилась, удивлённо обернулась и вдруг засмеялась:
– Ишь ты… Гусар какой… Была не была, да? Уважаю, молодец… Да только я уже не могу. Побег – это дело тайное, а когда внаглую, на глазах, – это уже бунт. На бунт я ещё не готова.
Трое мужчин снова что-то закричали, и девушка ответила им на том же непонятном языке.
– Это… цыганский? – спросил Глинский.
Девушка кивнула:
– Знаешь или догадался?
Борис пожал плечами:
– Догадался… Я языки учу… А вы совсем не похожа на цыганку. И ваши… знакомые – тоже.
Незнакомка усмехнулась:
– Приятно встретить специалиста. По цыганам. И по языкам.
Она коротко махнула на прощание рукой и быстрым шагом направилась к громко гомонившей колоритной троице.
– А как вас зовут? – крикнул ей в спину Глинский.
– Виола, – ответила она не останавливаясь. И если женские спины могут что-то выражать, то спина Виолы явно выражала полное отсутствие интереса к тому, как зовут случайного собеседника. Но Глинский всё равно крикнул:
– А меня – Борис!
Она вновь махнула рукой в знак того, что услышала, и ускорила шаг, ни разу не оглянувшись. А Глинский долго смотрел вслед и ей, и всей этой странной и яркой компании. Он смотрел так долго, что едва не прозевал «уазик» комендантского патруля, подкравшийся сзади. Да, это уже было серьёзно: они наверняка узрели не только мятущегося в неположенном месте курсанта, но и номер его авто. Теперь, если захотят, могут найти. А пока пришлось Борису прыгать в свою машину и с визгом покрышек уходить на «запасной аэродром», то есть парковаться за квартал от ВИИЯ, выжидать там с четверть часа и только потом, озираясь на каждом шагу, словно диверсант во вражеском тылу, пробираться к институту… На вечернюю проверку – если б она в тот вечер проводилась – он опоздал минут на двадцать…
Борис потом ещё с месяц чуть ли не каждый день приезжал на то место, где увидел Виолу, – благо оно было рядом. Но ни она, ни её колоритные знакомые там больше не показывались. Видимо, в тот день они оказались там случайно… Кстати, вскоре и «самоходы» потеряли актуальность – как только Борис закончил второй и был переведен на третий курс.
На третьем курсе пошла уже совсем другая жизнь. Закончилось казарменное существование. Началась эпоха «Хилтона». Никто уже и не помнит, кто первым так назвал общежитие для курсантов с третьего по пятый курс. Но название прижилось настолько, что даже начальники уже только «Хилтоном» и называли это восьмиэтажное бледно-зелёное строение на углу Волочаевской и Танкового проезда – весьма, впрочем, далёкое от стандартов всемирно известной гостиничной сети.