Война (сборник)
Шрифт:
В итоге начальник курса майор Шубенок принял совершенно незаконное решение: посчитав в столбик необходимые затраты, он удержал у всех курсантов из стипендии, составлявшей восемь рублей тридцать копеек, по сорок семь копеек. Причём удержал действительно у всех без разбору – и у «честно обесхлященных», и у не выявленных куркулей. С этими деньжищами майор отправил каптёра Юру Милюкина (предварительно выдав ему четыре списанные шинели) в швейную мастерскую на площадь Ильича. Но и этот отчаянный шаг не смог кардинально решить проблему. Вплоть до третьего курса все поголовно, вернувшись из увольнения, снимали с шинелей свои даже подписанные хлястики. А потом «эпидемия» прошла – так же внезапно, как и началась. Наверное, ребята просто повзрослели…
Дни стремительно складывались в недели, недели в месяцы, Борис и оглянуться не успел, как закончил первый курс и убыл в первый законный месячный летний отпуск. Отпуск этот был, конечно, очень желанным и приятным, но прошел без особых приключений, поскольку Надежда Михайловна увезла Бориса на Чёрное море. Чуть позже к ним присоединился и Глинский-старший. Борис купался и загорал до одури. Познакомился было он с несколькими девушками: одна – смугленькая – даже понравилась, но под бдительным родительским присмотром даже до «предпосылок к разврату» дело не дошло. Так что после возвращения в ВИИЯ Борис с чувством собственной неполноценности внимал сказаниям однокурсников об их летних сексуальных похождениях. Эти посиделки с бесконечными эротическими сказками на виияковском сленге назывались «травлей пиздунка» – грубовато, но зато с реалистической оценкой удельного веса правды во всех этих россказнях…
И снова всё пошло своим чередом. Учёба, учеба, учёба. Время бежит быстро, если не бездельничать – а это исключалось. К тому же у второкурсников для безделья возможностей было не больше, чем у совсем зелёных, только что поступивших салаг, – среднесуточная доза новых иностранных слов и выражений, подлежащих усвоению к следующему занятию, «шкалила» порой за сотню. Курс Глинского был достаточно дружным, но при этом не столько «раздолбайским», сколько «работящим». Так что в близком окружении Бориса как-то не принято было устраивать подпольные выпивоны, как, скажем, на курсе того же Самарина – где виияковский фольклор «исторически» обогащался байками про то, как начальство «прикольно пресекло» или, наоборот, «счастливо не заметило» заветную пирушку. В группе Глинского, как ни странно, ребята подобрались не то чтобы очень уж слишком правильные, но именно к алкоголю относящиеся достаточно спокойно.
Борис продолжал регулярно сбегать в «самоходы» и всегда благополучно избегал встреч с патрулями. А ведь порой эти патрули устраивали настоящую охоту на «институток», или «вияков», – как с презрением именовали их курсанты общевойскового училища. Их, таких же краснопогонных, в ВИИЯ с неменьшим презрением обзывали «вокерами» (от ВОКУ и английского слова «работяга») или «младшими братьями по разуму». Не отказывали себе в удовольствии «прищучить „вияка“» и пограничники – «мухтары», и «шурупы» из артиллерийской академии. Гарнизонные патрули любили охотиться именно на виияковцев, чтобы поучить их, блатников, «жизни и службе». Иногда патрули брали институт чуть ли не в кольцо, а многие случаи погонь ушли в легенды и байки. Глинский в этом смысле институтский фольклор не обогатил. Ему бегать от патрулей не пришлось ни разу. Он как-то «просачивался» сквозь все засады.
Однажды Военпред – Новосёлов не выдержал и спросил Бориса после очередного удачного возвращения:
– Слышь, Инженер… Сегодня, ты знаешь, «вокеры» совсем озверели – пять человек повинтили. В том числе Колю-Мамонта, а он как-никак кэ-мэ-эс [153] по лёгкой атлетике. По бегу, между прочим. Не убежал – тремя патрулями затравили, в комендатуру уволокли. Его папа – сам знаешь кто – вживую с комендантом Москвы разбирался.
Глинский ухмыльнулся и назидательно воздел к потолку указательный палец:
153
Кмс – кандидат в мастера спорта СССР.
– Командир, убегать нужно сначала головой, а потом уже ногами. Новосёлов несогласно мотнул головой:
– Это ты зря, Мамонт хоть и «спортсмен», но с головой у него всё в порядке.
– Кто бы спорил? – пожал плечами Борис. – Я и не говорю, что он – дурак. Просто надо обстановку в целом отслеживать. Предугадывать, так сказать, возможные тактические действия противника.
– Да ты просто стратег! – притворно восхитился Новосёлов. – Кстати, «стратег» – по-гречески «генерал». Твои б таланты, да на пользу Отечеству. Ладно, гений «самохода», смотри не зазнайся. А то, знаешь, и обезьяны порой падают с деревьев.
– Типун вам на язык, товарищ младший сержант, – искренне испугался Борис, – накаркаете ещё!
– Ты ещё через плечо поплюй! – усмехнулся Военпред.
– И поплюю!
Глинский действительно трижды сплюнул через левое плечо. Младший сержант преувеличенно укоризненно покачал головой:
– М-да… Как нам завещал товарищ Энгельс: «Бессилие и страх человека перед дикой природой породили верования в богов». Или это Маркс? Неважно. Комсомольцу, товарищ Глинский, не подобает быть суеверным. Это я вам как старший товарищ и кандидат в члены партии говорю.
– Да, командир, конечно. Буду изживать. А вот когда вы на сессии планшетку в казарме забыли и возвращаться не стали, это как?
– Это совсем другое дело. И не в связи с приметой.
– А в связи с чем же?
– В связи с нехваткой времени и необходимостью обеспечить своевременное прибытие личного состава к месту сдачи зачёта, – отчеканил Новосёлов и тут же постарался соскочить со скользкой темы: – Ладно, суеверный ты наш. Скажи лучше, хавчика-то домашнего принёс в клювике?
– Обижаешь, начальник, – Борис протянул товарищу доверху набитый снедью пакет, – командиру – первый кус!
Новосёлов тут же выхватил из пакета большой пирожок с печёночным фаршем и начал его с аппетитом уплетать. Глинский улыбнулся:
– Давно хотел спросить, командир. Вот вы сами в самоволки практически не ходите…
– Не хожу, – не переставая жевать, ответил Новосёлов, – совесть не позволяет. Раньше – комсомольская, а теперь – партийная.
И он откусил ещё кусок.
– Вот я об этом, – елейным голосом подхватил Борис. – Понять не могу: в «самоходы» бегать вам партийная совесть не позволяет, а вот хавать принесённое из «самохода» позволяет вполне.
Военпред чуть не подавился от такого наглого коварства, но, откашлявшись, мгновенно нашёлся:
– Вот кто, кто тебе сказал, что позволяет?! Она не позволяет. Она, можно сказать, меня мучает. Я, чтоб ты знал, её превозмогаю. С трудом. Видел, сейчас не в то горло пошло? Это всё она. Моя партийная совесть. Просто зверюга какая-то.
Доев пирожок, Новосёлов немедленно взял следующий. Глинский широко раскрыл смеющиеся глаза:
– Для чего же такие муки, командир?
– А ради вверенного мне любимого личного состава, – сквозь перемалываемый крепкими зубами пирожок ответил командир языковой группы. – Мучное и жирное вредят желудку и снижают физические кондиции. Так что, чем больше съем я, тем меньше вреда остальным. Это в физическом, так сказать, смысле. А в моральном – тоже: это то, с чего ты начал. Принесённая из «самохода» жратва незаконна и аморальна. Так что, чем меньше её останется остальным, тем меньшее зло они совершат. В меньшей, так сказать, пропорции примут участие в коллективном нарушении…