Война среди осени
Шрифт:
— У нас всегда так. Но зиме конец, это уже последние судороги, а потом наступит жара. Конечно, не такая страшная, как в летних городах. Я помню Сарайкет. У меня пот ручьями лился по спине.
— У нас это называется «немножко парит», — сказал Найит, и Маати рассмеялся.
Теперь ему были нипочем холодные безлунные ночи. За годы, прожитые на севере, он узнал, что такое пробирающая до костей стужа. Зимой в Мати ветры наметали такие сугробы, что из-за них невозможно было открыть окна второго этажа. Прежде чем выйти на улицу, люди смазывали лица толстым слоем жира, чтобы не обморозить их. Невозможно было описать
— Почему люди не останутся там жить? — удивился Найит, когда они покинули бело-золотые дорожки дворцов и вышли на черные мостовые города. — Подземные чертоги — это же одна огромная теплая кровать.
— Да, в этом есть свои прелести, — согласился Маати. — Но людям не хватает солнца. Как только холод становится терпимым, они ненадолго выбираются на поверхность. Иногда даже раздеваются и ложатся на ледяную корку, чтобы впитать хоть немного света. Река замерзает, и дети катаются на коньках. Наружу мы не выходим только семь недель. Сюда. Вот эта улочка. Здесь подают сладкое вино, какого ты еще не пробовал.
Провести с Найитом вечер оказалось не так страшно, как он думал. Когда сын в первый раз пришел в библиотеку без Лиат, неуверенный, робкий, Маати сразу почувствовал, как ее не хватает. Раньше она всегда была рядом с ними, даже в те далекие дни, еще до их расставания. Оставшись наедине с мальчиком, Маати быстро понял, каким хорошим посредником она была. Без нее они то умолкали неловко, то затевали неискренний, пустой разговор. Маати произнес какую-то речь о том, как он рад, что Найит прибыл в Мати, но только смутил его и сам смутился.
Все изменилось лишь, когда они начали вместе ходить по чайным и баням, смотреть театральные действа. Когда у них появились общие темы и хоть какая-то зацепка, Маати наконец разговорился, а Найит показал себя прекрасным слушателем. Несколько ночей подряд Маати рассказывал ему о дае-кво, школе, истории Мати и опасностях, с которыми столкнулся, когда его послали выследить Оту-кво. И при этом, к своему глубокому удивлению, обнаружил, что прожил интересную жизнь.
У подножия одной из башен покачивалась каменная площадка. От нее ввысь, будто столбы дыма, поднимались цепи толщиной в человеческую руку. Металл позвякивал о камень. Найит остановился и задрал голову, Маати тоже поднял взгляд. Над ними грозно высился гигантский ствол башни. Еще выше, в черном небе, словно фонарь из рисовой бумаги, белела луна.
— Оттуда кто-нибудь падал? — спросил Найит.
— Каждый год падают. Наверху зимние кладовые. В начале весны и в середине осени туда поднимаются рабочие. Бывает, кто-то и сорвется. Иногда там пируют утхайемцы. Говорят, наверху вино быстрее ударяет в голову. Не знаю, правда ли это. Кто-то по ошибке шагает в небесные двери, когда площадку еще не подняли с земли. Если бы люди там жили, падали бы еще чаще. Ота-кво однажды хотел устроить, чтобы горячий воздух из кузниц поступал в центр башен и отапливал их. Тогда в них можно было бы жить зимой, но мы так и не придумали, как изменить постройку, чтобы она не развалилась.
Найит
Они с Найитом сели на лавку, подальше от музыкантов. Мальчик-слуга, который к ним подошел, был чуть ли не младше Эи, но хорошо знал свое дело. И дюжины ударов сердца не прошло, как он принес им чаши с вином и большую серебряную миску, наполненную нежными зелеными стручками сладкого горошка. Маати зачерпнул горсть и благодарно кивнул.
— А ты всю жизнь проработал на Дом Кяан? — спросил он. — Что поручала тебе Лиат?
— В последнее время я больше путешествовал, чем работал. А раньше вел переговоры с игольщиками, — ответил Найит, подогнув одну ногу под себя. От этого он казался выше. — С прядильщиками, красильщиками, портными, мастерами, что шьют паруса, много еще с кем. Сейчас от их ремесла не так много прибыли, как раньше, когда еще не потеряли Бессемянного, но все равно у них большая доля в торговле Сарайкета.
— Привычка. Сарайкет всегда был связан с хлопком. Людям не нравятся перемены, вот они и не спешат покидать обжитое место. Еще одно поколение все будет, как прежде. А потом все разъедутся по другим городам.
— Не разъедутся, если я буду работать, как следует, — ответил Найит с улыбкой, давая понять, что не обиделся.
— И правда, — спохватился Маати. — Я только хотел сказать, что с этим тебе нужно бороться. Если бы у города был андат, который помогал бы в торговле хлопком, как Бессемянный, все было бы куда легче.
— Ты ведь знал Бессемянного?
— Я должен был принять его. Как Семай принял Размягченного Камня у своего учителя. В каком-то смысле мне повезло. У Бессемянного были недостатки. И довольно-таки опасные. Не пойми меня неправильно. Это была великолепная работа. Хешай-кво совершил великий труд, когда пленил Бессемянного, но при этом наделил андата умом и лютой ненавистью к своему поэту. Они все хотят освободиться, такова их природа. Но в Бессемянном было нечто большее, чем просто желание свободы. Он вызывал ужас.
— Ты говоришь так, будто он тебе нравился, — заметил Найит, поддразнивая Маати.
— Да, между нами было какое-то подобие дружбы. Но если бы все пошло по замыслу дая-кво, ничего не осталось бы. Если бы я стал поэтом Сарайкета, Бессемянный постарался бы уничтожить меня так же, как он уничтожил Хешая-кво.
— А ты пытался когда-нибудь пленить андата?
— Да. Один раз. Когда Хешай погиб, у меня появилась безумная мысль вернуть Бессемянного. У меня ведь остались записи Хешая-кво. Они до сих пор у меня хранятся. Тогда я даже начал церемонию. Попытка все равно бы не удалась. Все, чем я располагал — это работа самого Хешая. У меня не было ничего нового, а значит, меня ждала неудача и страшная расплата.