Война закончена. Но не для меня
Шрифт:
– А где это вы так вымазались, друзья мои?
Сейчас передо мной не стоял вопрос, как поступать дальше. Приказ, отданный мне Кондратьевым, никто не отменял, и вот пришла пора выполнить очередной его пункт – добраться до тайника. Как это сделать, покойный Кондратьев объяснил мне очень коротко: «На месте узнаешь». И в самом деле – здесь, на месте, я прекрасно знал, как это сделать: искать в пыльном мраке красный маячок, а затем следовать указаниям офицера ФСО Фролова. Вот так легко и без особых усилий меня сделали ведомым, зависимым, и у меня пока не было никаких
Я думал о том, входил ли Фролов в изначальный замысел Кондратьева либо его приставили нам в последний момент, когда стало известно об убийстве Кондратьева. Если появление Фролова в нашей группе – последствие убийства, то у меня есть повод опечалиться. Это значит, что мне не просто перестали доверять. Это могло значить, что меня стали подозревать в чем-то нехорошем и срочно ввели в группу человека, который мог бы контролировать меня.
Впрочем, был маленький момент, который отметал второй вариант. Это слова Кондратьева, которые я запомнил очень хорошо: «С собой ничего не брать. Ничего вообще». Выходит, присутствие в группе человека, который, в отличие от остальных, «возьмет с собой все» или, на худой конец, световые маячки, было определено заранее. Может быть, самим Кондратьевым?
Эта мысль меня согрела и успокоила, как всегда раньше мысли у Кондратьеве вселяли в меня дух уверенности в том, что обо мне беспокоится, меня бережет великая могучая страна в лице старого опытного полковника ФСБ Кондратьева.
Жаль мужика. Не дожил до пенсии. Убили.
Знать бы, кто?
ГЛАВА 9
Песчаная грива крепкого, горького на вкус ветра хлестала по нашим лицам. Мы стояли на вершине валуна спиной к спине, лицами – на все четыре стороны, вглядываясь в мрак.
– Вижу, – сказал Остап.
Где-то в толще пыльного марева тускло горел неподвижный красный маячок. Трудно было определить до него расстояние, потому как не были видны какие-либо иные ориентиры. Так бывает ночью на море, когда отсутствует линия горизонта и вода сливается с ночным небом, и невозможно понять, что там мерцает вдали – низкая звезда или фонарь на мачте корабля.
Я отцепил от груди маячок и перекрестил ночь, рисуя крест. Я сильно сомневался в том, что наш высокопоставленный коллега знает значение этого знака, но как-то надо было налаживать коммуникацию.
Красный маячок оставался неподвижен. Фролов, по всей видимости, стоял или сидел лицом к нам и не реагировал. Возможно, он не заметил моего сигнала, и я его повторил дважды.
– Наверное, они кивает нам в ответ головой, – предположил Остап.
– Командир, я сегодня же займусь воспитанием этого связиста, – пообещал Смола и так стиснул кулаки, что хрустнули суставы пальцев.
– В ваших словах сквозит агрессия и ирония, – отозвался Удалой. – А все, может быть, объясняется просто. Он повредил ногу при приземлении. Или боится идти по пустыне один. Или воспринимает наш сигнал так: «Стой на месте, мы к тебе идем». Будь я таким же лошарой, как он,
– За мной, – сказал я и спрыгнул с валуна.
Песок сек лицо, забивался в рот, нос и глаза. Удалой, который, в отличие от всех нас, крайне тяжело переносил погрешности в гигиене, стянул с себя майку, повязал ее на голову и обернул вокруг лица, закрывая рот и нос.
Пока мы шли, я снова и снова убеждался в обманчивости расстояний до огоньков в кромешной тьме. Создавалось ощущение, что красный маячок удаляется от нас с той же скоростью, с какой мы к нему приближались. Уже прошло четверть часа, а мы все боролись с ветром и песком, а «красный глаз» по-прежнему мерцал где-то вдали. Иногда мне казалось, что он плавно сдвигается то вправо, то влево, но, скорее всего, это были всего лишь иллюзорные эффекты.
– Хоть бы, скотина, пошел нам навстречу, – бормотал Остап. – А если он сидит на противоположном краю глубокого ущелья?
Никто не ответил. Никто не знал, как долго нам идти, но чем дольше мы шли, тем все более странным казалось нам поведение Фролова. Возможно, Удалой прав – с ним что-то случилось и он физически не может пойти нам навстречу. Эта версия была для меня самой желанной, ибо если выяснится, что Фролов жив и здоров, а навстречу нам не пошел только по причине своей гордыни и глупого самомнения, то быть жестоким разборкам. Смола такого отношения к себе не потерпит.
– Он стоит на скале, – прикрывая глаза от песка, сказал Удалой.
– По-моему, он поднял руки вверх, – добавил Остап.
– Оттуда ему будет больно падать, – процедил Смола.
Не знаю, что они там увидели. Я лично ничего не видел, кроме темной массы скалы и тусклого красного огонька.
Вскоре мы потеряли маячок из виду, его заслонила скала, в которую мы едва не врезались лбами. Здесь, в тени, было так темно, что хоть глаз выколи. Мы продвигались вперед едва ли не на ощупь.
– Фролов! – кричал Смола. – Подай голос!
Под нашими ногами шуршали крупные осколки камней. Мы поднимались вверх по сыпучке. Склон стекал, как оползень. Если бы не скудный свет наших маячков, мы бы вообще потеряли ориентацию.
Смола резко оторвался от нас. Наверное, ему хотелось первым начистить Фролову физиономию. Следом за ним наверх устремился Остап. Вскоре я снова увидел красный маячок, а рядом с ним – два желтых.
– Этот специфический юмор нашего связиста привносит в нашу унылую и рутинную работу радость и оптимизм, – изрек Удалой, идущий следом за мной.
Мы поднялись на узкую площадку.
– Командир, – услышал я голос Смолы. – Разреши мне оторвать ему голову.
– А мне – руки, – добавил Остап.
Я приблизился к бойцам. Они расступились. Кроваво-красный свет залил наши запыленные лица, и мы стали похожи на малоприятных персонажей из фильма ужасов.
Маячок Фролова был крепко вставлен в расщелину в скале. Я не без усилий выдернул его, покрутил в руке и отключил.
– Знал бы тот, кто так шутит, чем эта шутка для него обернется, – произнес Смола, оглядываясь вокруг.