Война. Krieg. 1941—1945. Произведения русских и немецких писателей
Шрифт:
Особенно боялся связной первой сотни метров перед ротным КП. По КП пристрелялся русский миномет, регулярно осыпавший едва заметный холмик осколками. Никто из угодивших под обстрел и более секунды продолжавших лежать на земле не оставался в живых: русские снайперы били в любую неподвижную цель. И связной и фельдфебель знали это.
Когда фельдфебель, тем не менее, отсылал связного без всякой на то необходимости назад, тот каждый раз давал себе зарок отомстить ему за это. Он никогда бы не убил человека, даже врага, намеренно, но фельдфебелю при первой же атаке непременно выстрелил бы в спину. Фельдфебеля он ненавидел. Ниже левой лопатки, на расстоянии и пол-ладони, находится сердце. Некоторые анатомические познания были частью профессии связного. Его гордостью. Каждый раз, когда он пробегал критические сто метров,
Почти безнадежным путь связного становился тогда, когда ему приходилось пересекать высоту. У нее было сходство с лунным пейзажем. Только на луне вряд ли можно встретить гигантскую стальную мачту высоковольтной линии электропередач: наружу выпирали ее распорки, деформированные прямым попаданием. Впрочем, мощное бетонное основание сумело устоять под бомбами всяческих калибров. Неподалеку от рухнувшей мачты связному встретилась солдатская могила. Вероятно, она появилась здесь еще со времен наступления. Низкая березовая ограда обрамляла насыпанный холмик. Крест с именем был расколот взрывом гранаты. В роте этот холмик называли «могилой неизвестного солдата».
Эта высота с упавшей мачтой подошла бы в качестве наблюдательного пункта для всего участка фронта. Однако устанавливать на перепаханной земле стереотрубу было так же бессмысленно, как сунуть зеркало в работающую бетономешалку.
Когда связной, точно привидение, пробирался по высоте, ему казалось, он пребывает в ином мире. Закон тяготения здесь не действовал. Под снующими со всех сторон пулями и осколками связной скорее летел, чем бежал. Любая мысль сейчас была бесполезной тратой времени. Холодный ветер не переставая свистел над голой землей. Связного принимало к себе царство духов. Его преследовали всадники Апокалипсиса. Впереди — Смерть на тощем коне. Ни дерева, ни кустика, ни травы. Лишь изуродованная песчаная земля. В воронках тут и там мутные лужи.
И тем не менее, на высоте жили люди. Ефрейтор и еще два человека. В одну из ночей они руками и коротким заступом прорыли под бетоном нору. И там, в укрытии, чутко прислушиваясь, они ждали теперь своего часа, который должен был наступить, если роту уничтожат в окопах. Тогда вместе со своими подрывными зарядами им следовало устремиться навстречу вражеским танкам и, уже со смертельным свинцом в теле, дрожащими руками прикрепить взрывчатку к ползущим мимо стальным чудовищам. Именно этого момента и ожидали они, час за часом, день за днем. В надежде, что он для них никогда не настанет. Над ними, кряхтя, содрогался бетонный блок. По стенкам укрытия сыпался песок. Если танки и не появятся, то определенно наступит момент, когда к ним вплотную придвинется бетонная глыба. Сотрясаясь от разрывов, убежище становилось все просторней и просторней. И с каждым днем было все яснее, что бетонная пята под тяжестью стальной мачты однажды-таки раздавит этот воздушный пузырь. И все же они не собирались выбираться наружу. Не укрываться же в воронке, чтобы часом позже умереть.
Так и жил ефрейтор с двумя своими солдатами в этой тюрьме. Все трое лежали рядышком. Меж их дурно пахнущих тел стояли заполненные динамитом коробки. Несчастные пили из помятых кружек черное пойло, которое выдавалось за кофе: подкрашенную воду, пахнущую жестью и цикорием. При этом они постоянно ощущали на языке песок, то и дело сыпавшийся с потолка в посуду. Иногда они раздевались, ползали в своей норе, как нагие отшельники, и отыскивали в униформе маленькую лоснящуюся живность. Каждый день они страстно тосковали по бутылке алкоголя, полагавшейся им. И торопливо опорожняли ее, с каждым днем все больше удивляясь тому, что остаются трезвыми. Когда они справляли нужду, то делали это на малой саперной лопатке или в старые консервные банки. Фекалии выбрасывали наружу. Таким образом, им не приходилось рисковать жизнью. Но говно иной раз падало сверху обратно и опять оказывалось в их дыре. Волосы над их воротничками были засаленными и одновременно пыльными. И похожи они были на лемуров. Пытаясь отрешиться от воя снарядов, они постоянно прислушивались, что делается снаружи, и с дрожью ожидали той страшной минуты, когда им придется выполнить свой воинский долг, — и не важно, спали они, ели, курили или пили в это время. Они ожидали лязга гусениц
Несколько раз в день, реже — по ночам, в их норе появлялся связной. Связной соединял их с внешним миром, сузившимся для них до одного километра фронта. Любое слово связного, которое как-то могло быть связано со сменой, ими повторялось на разные лады и было предметом обсуждения в течение многих часов и даже дней. А дни шли. Забытый отряд истребителей танков в армии был ничто.
Каждому солдату из ротного пополнения, которого связной уводил с собой вперед, они пожимали руку и втайне желали смерти, ведь новоприбывший укреплял боеспособность роты и рушил их надежды на скорую смену.
Они беспрепятственно рылись в кожаной сумке связного и в блеклых сумерках, окутывающих их, с жестоким удовлетворением разбирали извещения об убыли личного состава. Они с точностью вычислили, когда рота в окопах, там, впереди, превратится лишь в горстку людей и в связи с этим ее вывод из фронтовой полосы будет равносилен символическому действию.
Только это и интересовало их в сумке связного. Фронтовая сводка, которую связной ежедневно доставлял из батальона в роту, их внимания не привлекала. Сообщение об испытаниях нового пулемета, которое фельдфебель составил для штаба дивизии, вызвало у них лишь жалостливую улыбку, и ефрейтор разжег им свою трубку — так он препятствовал тому, чтобы определенная должность при батальоне досталась фельдфебелю.
Вообще-то ефрейтор контролировал передачу тех сообщений фельдфебеля, что касались тыловой службы. Он заботился о том, чтобы тот не прыгнул выше головы. Одно из посланий фельдфебеля майору бесследно исчезло в норе истребителей танков. В списке внеочередных отпускников стояла его фамилия. Когда список попал в батальон, она была вычеркнута. «В настоящее время незаменим» — было написано рукой ефрейтора под фамилией фельдфебеля. Как известно, от трагического до смешного один шаг — в завшивевшей навозной норе, под холмом смерти, по соседству с ужасом, на корточках сидел мошенник.
Связной покинул нору. Прежде чем уйти, он с деланным равнодушием объявил: если останется в живых, то на обратном пути опять завернет сюда. Этому заявлению объяснения не требовалось: переутомленные легкие связного вынуждали его так и этак использовать эту нору. Разглагольствовал же он, чтобы не поддаться страху: любая молитва имела бы такую же цель.
Связной опять помчался сквозь лунный ландшафт. Осколки снарядов свистели вокруг, как птицы. Фонтан земли после очередного разрыва сначала поглотил его, а потом выплюнул обратно. Пальцы связного судорожно вцепились в кожаную сумку. Перелетев наконец через воронки и рвы и трясясь, словно в лихорадке, связной приземлился за полотном железной дороги. И хотя тут он тоже был на передовой, насыпь могла служить ему определенной защитой. Снаряды летали по небу точно ракеты. От горизонта к горизонту. Ни один не сбивался с орбиты. Пулеметных очередей не было слышно, но страх от этого не убывал. Рельсы на откосе, казалось, очерчивали границу. Лишь хлопки в местах падения снарядов вынуждали связного не снижать темп: он и здесь не был застрахован от неожиданного удара. Пятьсот метров железнодорожного полотна имели еще и то преимущество, что тут можно было на короткое время избавиться от одиночества, при котором страх становился почти невыносимым. Через каждые пятьдесят метров виднелась прижимавшаяся к откосу грязная фигура. Когда эти фигуры иной раз, крайне редко, оборачивались к нему — потому что, невзирая ни на что, они должны были пристально смотреть на предполье, — их присутствие связного успокаивало.
Обманчивое чувство безопасности длилось до тех пор, пока связной не добрался до места, где находился санитарный пункт. Вид неподвижных тел рядом с протоптанной тропинкой разрушил эту иллюзию. Сначала ему попались на глаза те, кто истек кровью, кого принесли сюда с оторванными конечностями. Санитары-носильщики, с неудовольствием обнаружив, что ноша их на брезенте уже мертва, с силой выдергивали березовую жердь из рукава носилок — их сооружали из двух плащ-палаток, — вытряхивали труп и оставляли его лежать вблизи санитарного пункта. Из-за постоянного обстрела санитары могли выносить раненых только по ночам, а ночь для них длилась до предрассветных сумерек. На тех же носилках они торопились подтащить к переднему краю боеприпасы или промокший хлеб.