Война
Шрифт:
Женщина быстро смахнула слезинку, улыбнулась деревянными губами. Ладно хоть не забираться в седло уговорила — так-то и носилки у Аори отвращения не вызывали, просто соскучился по езде верхом за долгие дни.
Носильщики подхватили дощатый короб, колыхнулись лазурные занавески с сойкой-гербом. Направились по дороге в сторону южной стены, Нефритовых ворот, где неподалеку были оружейни Осорэи. Раннее утро было, иней укрыл дорогу, а в богатых кварталах немного ранних путников было — следы носильщиков и двух провожатых чуть ли не первыми легли на снежное полотно. А когда скрылись люди,
Он не вернулся вечером, как собирался — остался ночевать в оружейных. А незадолго до полудня прибежал слуга со страшным известием. Так и не лег отдыхать Аори, всю ночь провел на ногах, будто наверстывая упущенное — хотя дела и без него шли неплохо. Глаз не сомкнул, чтобы утром навсегда их закрыть. Упал прямо на пороге кузни, как некогда во дворе Срединной — видно, сердце не выдержало.
Рииши, готовый уже отправляться к Трем Дочерям или Ожерелью, вновь занял место отца, на сей раз и сам не представлял, как надолго. Это чуть отвлекло от потери, хотя на него все равно было страшно смотреть. Он, разумеется, не был таким опытным, как оружейники-помощники Аори, но ради имени Нара люди готовы были отдать все силы.
Мать заикнулась было — поберег бы себя, но сын с тихой яростью, невесть на кого направленной, отвечал, что пусть не беспокоится — уж теперь он точно приложит все силы, чтобы Дом выстоял.
**
Лиани высыпал в ящик десятка три готовых наконечников для стрел, с железным шорохом они терлись друг о друга, не звенели: будто жесткие потерявшие цвет листья. Юноша поднял один — а ведь когда-то смотрел на них и думал уже, что похожи на листья. Представлял, какое было бы дерево…
Бросил наконечник обратно. Поправил траурную головную повязку из небеленой холстины. Не сговариваясь, все такие надели в один день и с тех пор не меняли их на цветные.
Мастер Шу теперь куда меньше смеялся и рассказывал байки, другие оружейники тоже посмурнели. Так было во всех дворах — теперь Лиани свободно мог ходить к соседям в свободное время, правда, времени этого было в обрез, только поесть и поспать немного. И тренировки забросил почти совсем. Его все равно теперь отправят на войну далеко не в первую очередь, а о раскладе, когда и оружейники могут понадобиться в войске, лучше было не думать.
А останься он среди земельных — отправили бы? Часть передали под начало военных, в северных округах так почти всех, разбойников там теперь расплодится…
И Макори с отрядом ушел на север Ожерелья…
Когда вспоминал о нем, перед глазами вставал не тот властный и страшный образ, который навечно, казалось, впечатался в память в долгие часы допроса, а лицо пьяного человека, смуглое и бледное одновременно, с пунцовыми пятнами на щеках и выпавшими из прически прядями. Сам подписал приговор, сам и освободил от него.
Сейчас было время короткого отдыха, за стеной разговаривали. Негромко, но он хорошо слышал. Говорили вечно хмурый оружейник с рябым лицом и еще один, из соседнего дворика, молодой, имя которого Лиани до сих пор забывал. Молодой накануне перекинулся словом с человеком-перекати поле, из тех, что вечно в пути и вечно все про всех ведают.
— Вот мы тут сидим, горя не знаем, а они жгут деревни… — голос его понизился, становясь неожиданно звонким на особо ужасных подробностях. — И я тут сижу, — закончил он со слезой в голосе. — И ты. И этот… — в дверном проеме махнула рука, указывая на Лиани. — А ведь он драться умеет, и сильнее меня. Купили бы командиры оружие в Окаэре, денег им жалко? А нас — к войску. Меня, его…
— Он не пойдет, не знаешь, что ли, — сказал рябой, понижая голос почти до шепота. — Что-то натворил там у них. Может, ограбил кого, или девку какую…
Лиани прошел вглубь кузни. Со злостью ударил по железному бруску, словно заготовка была в чем-то виновата. Все понимал, но смириться не мог, хоть и стыдно было перед собой за такие вспышки.
— Да ты, никак, расстроен? — мастер Шу подошел сзади тихо, хотя обычно походка его тяжелой была. — Плюнь да забудь. А не хочешь — так расскажи им, сам понимаешь — пока молчишь, всякое сочиняют…
— Нет. Но, дядюшка, я ведь не потому, что они говорят, — в груди защемило, — Сам думаю каждый день — у Трех Дочерей от меня польза была бы заметней. Нас ведь и вправду учили держать оружие.
— Ты для победы больше, чем можешь, делаешь. Хватит еще войны на твой век, а не хватит — так радуйся.
Обошел, встал перед ним, подмигнул:
— Я про твою красотку в капюшоне не забыл. Теперь-то свободен, вот победим — и она ли, другие ли девушки — выбирай!
Шутка вышла натужно, Лиани улыбнулся скорее доброму сердцу наставника, нежели ей.
Девушки… Думал о Нээле. Монастырь, где она, довольно далеко от границы, захватчики туда не дойдут, а вот беженцев наверняка будет много. Трудное время для тех, кто на севере; и, хоть немало запасов в монастыре, людям грозит голод. Была бы возможность забрать Нээле в Срединную… но нет. Сейчас его место здесь, в оружейных.
Тут, в кузнице, впервые подумал, что будет, когда война закончится. Рано или поздно мир настанет. И Нээле… может быть, она захочет остаться среди монахов? Ничего не знает о ней, помимо того, что в беде она стойкая, верная. Ведь почти и не разговаривали. Несколько дней всего: когда спасались от погони в лесах и когда увозил от Энори. В обоих случаях страх и опасность заслоняли все прочее.
Вновь ударил молотком по железному бруску, легкий звон раздался. Здесь его дело — так решила судьба. И нечего жаловаться. Пока враг, спотыкаясь, бродит по снегу в горах, а скоро освободятся ото льда реки — природа не на стороне чужаков. Справиться с ними, уж потом решать остальное.
А Нээле в безопасности.
**
Язык рухэй и детей Солнечной птицы был схожим — не во всем, но нетрудно понять друг друга. Другой только выговор, порой сильно искажающий сами слова; но Энори ему научился, только, похоже, не всегда хотел пользоваться этим умением.
— Вам надлежит идти через ущелье Сокола.
— Любой дурак по обе стороны гор знает, что оно непроходимо зимой, — рухэйи с лицом, красноватым, как сухая глина, говорил со скукой. Он был разочарован. Ждал большего — любой неопытный юнец предложит эту дорогу, и любой старожил знает, что она лишь обманчиво легкая.