Война
Шрифт:
— Что, даже вдова и дочери? — спросил молодой человек, рассеянным тоном стараясь показать малый интерес к этой теме. Может, и получилось…
— Женщины — наша погибель… Я не поручусь за подлинную наивность даже средней из дочерей Тори, а ей ведь, кажется, нет и пятнадцати. Что до вдовы, она подобна тихому омуту, в котором, как известно, очень легко утонуть. Но, вижу, с советами я навязываюсь, — добавил он чуть более оживленно, чем было бы при искреннем тоне. И добавил совсем другим голосом:
— А господина Нара я и впрямь весьма уважал. Кремень был,
Развел руками, улыбкой отметил конец беседы, и уже собрался отойти, как вдруг Рииши остановил его:
— Подождите… — быстро и немного сжато он проговорил: — Я ничего не забыл, и не собираюсь. Надеюсь, вы не думаете, что я… — не то поклонившись, не то дернув головой, отошел сам.
**
Все эти долгие и одновременно стремительные дни месяца Угря Камарен провел как в яме с ежами. Он выполнил свою миссию с блеском, готов был уехать в любой момент, но без разрешения верховного Дома сделать этого не мог. Разве что из Столицы пришел бы приказ или вызов от главного посла Аталина… сам не заметил, что родную страну начал называть так, как местные.
Не просто готов был уехать — мечтал это сделать, понимая, что шансов уцелеть все меньше и меньше, Суро Нэйта осмелел после смерти давнего противника и свидетели ему не нужны. Его идея с куклами и пьесой тоже была хороша, только косые взгляды местная знать кидает на северянина. Еще немного, и люди попроще тоже станут косо смотреть, а там и до случайного пожара недалеко, или до налетчика с ножом — разумеется, бандита поймают…
Но разрешения на отъезд все не было. Больше того, после падения Северной прозрачный намек поступил, что его и не будет.
**
"Мне пришлось временно оставить город. Ты еще сможешь уехать, если захочешь простить и забыть, или если боишься. Но если останешься, проси помощи у посла Аталина. Он про тебя знает и свяжет, с кем нужно, у вас во многом общие цели. Не пытайся увидеться лично — за ним следят".
Оторвавшись от неровных строк, Истэ попыталась вспомнить, как выглядит указанное в письме место с тайником. Беседка недалеко от городских стен, мостик из камня, сложенный нарочито-грубо, красные клены у ручья раскинули многопалые лапы… Когда-то она там бывала и вряд ли заблудится, если все же придется идти самой.
В приоткрытое окно доносились звуки и запахи окраин — кто-то стучал молотком, какая-то женщина визгливо бранила мужа, варился суп из закисших бобов, вдали плакал ребенок.
И никаких беседок и кленов, за окном лишь грязная стена, обломки досок, какая-то ветошь. Передернув плечами, Истэ вновь взялась за письмо, держала его почти с приязнью: хорошая бумага, и человек, написавший эти строки, был все же из ее мира, а не из мира мусорщиков и углежогов.
Как трудно ей оказалось выздоравливать в грязной полутемной комнатке, под надзором хромого неряхи… Но все-таки она выжила.
"Вся ваша семья теперь под надзором, но слухи уже пошли, и твоя родня не откажет во встрече. Напиши сразу нескольким и постарайся собрать всех сразу. Они тебя во всяком случае увидят, трудно будет сделать вид, что ничего не было. Письма поможет передать северянин. И будь осторожна, я тебе уже ничем помочь не смогу".
Помочь! Истэ смяла листок. Вот же мразь. Но пусть проваливает в бездну, и навсегда. Хотя его советом, пожалуй, стоит воспользоваться. Она тут одна, если не считать этого мусорщика. Раньше в ее распоряжении были десятки людей, готовых ради нее на все…
Энори не советовал обращаться к ним, лишь к семье, но теперь-то Истэ будет решать сама.
И помощью того чужака воспользуется, хотя и совсем не хотелось — она презирала аталинцев, и неважно, что видела лишь торговцев — шумные, глупые, жадные, они не умели себя вести и гортанный, быстрый говор их был неприятен. Но все же, если он враг Дома Таэна…
…Вчера к ней привели дочерей, они все это время были где-то в предместьях. Люди этой твари, Кэраи их не нашли, все же бывший воспитанник вырос ему достойным противником. Думала, расплачется наконец, но нет, с тех пор, как пришла в себя, так и не выкатилось ни слезинки из глаз. Ничего не рассказала, только что болела, теперь здорова, они и не поняли… Смириться, простить? Чтобы девочки навсегда, может быть, остались в этой дыре, вышли замуж за грубых неумытых парней с руками-лопатами?
Стало зябко, и не кисловатый дым — теперь запах поздней осени сочился к ней из окна. Так странно, ведь и зима миновала…
**
Частым гостем в "цветочных павильонах" Кэраи не был ни тут, ни в Столице. Но после веселой вдовушки Лиэ хоть сколько-то постоянную связь себе позволить не мог — сомнительное счастье каждый раз гадать, на кого работает красавица и не подпустил ли ее слишком близко, сам того не заметив. А в собственных помощницах не женщин видеть приходится, лишь инструмент.
Что же до "павильонов"… Он хорошо запоминал не только лица, но и разные мелочи, потому и детали представления и одежды откладывались в голове сами собой. Потом легко мог описать ту, что заинтересовала, если еще не знал ее имени. Имени той, что ждала сегодня, не запомнил — в памяти отложилось лишь, как она звонко пела весеннюю песню в гостях, куда заглянул недавно. И глаза у нее были в цвет горечавки.
Легкий стук в дверь отвлек от мыслей о девушке, Кэраи обернулся — увидел силуэт в поклоне, уже исчезающий, и положенное на столик письмо. Ах, да, велел же не беспокоить, значит, что-то важное.
Торопливо развернул бумагу, скатанную в тонкую трубочку. Один из шпионов прислал новости: Истэ опять объявилась, то ли вернулась, то ли не покидала город, и успела снова наведаться к кормилице и на сей раз к старику-каллиграфу, учившему ее красивому почерку. Тот нежно любил свою ученицу, говорил, что такой мечтал видеть внучку. И еще говорилось, что сплетни вновь поползли: шептались кумушки на рынке, и на гостином дворе обсуждали, так как же все-таки умерла госпожа, и умерла ли? И означает ли ее возвращение то, что над Домом Таэна и вправду больше нет милости Неба?