Война
Шрифт:
Она не стала ждать развязки, отправилась в крепость и теперь трудилась наравне с прочими. Теперь вот стояла, смеялась, блестя жемчужными зубами, одна рука на боку…
Эта девушка волновала, и уже не понимал, сходством ли с Нээле, или различием, или сама по себе. Но всерьез сравнивать смешливую, бойкую, насквозь земную Кэйу с тихой, не слишком уверенной в себе Нээле. Только когда ехали к монастырю, та ожила, тоже смеялась, шутила — так нередко ведут себя избежавшие смерти.
— Не бегай от меня. Я же вижу, что нравлюсь тебе.
— Простудишься ведь, — сказал он, делая шаг к
— И опять ты пытаешься убежать. Не нравится, что я так… открыто себя веду?
— С открытыми проще, — ответил он честно, — Не надо гадать, что у них на уме.
— Тогда потому, что я простая служанка? Я вижу, как тебя ценят офицер Амая и другие, ты не останешься на низшей должности.
— О чем ты, сейчас война.
— На войне и выдвигаются, — она вздохнула. — И такая, как я…
— Да что ты говоришь, в самом деле!
— И вправду. Ты не такой. Тогда… у тебя есть кто-то?
— Этого я и сам не знаю…
Она рассмеялась.
— Вот глупый, так не бывает.
— Бывает и не так…
Как ей объяснить, что просто не знает, как поступить? С девушками в веселых домах все легко и понятно, словно есть договор, и обе стороны его соблюдают. А Кэйу… как к ней относиться? Никогда не пытался кружить головы девушкам, думал — придет время, и у него будет невеста…
Но Кэйу, похоже, и это не нужно.
Она неожиданно подалась вперед, обняла, и оказалась, не горячей, как выглядела, а прохладной. Замерзла все-таки. Притянул к себе поближе, согреть.
Что уж там думала Кэйу, неизвестно, но сперва уткнулась в плечо, потом подняла лицо, прошептала:
— Побудь со мной. Она все равно не здесь, а сейчас война… я ни о чем не прошу, ты сам разберешься потом. Но мне так страшно и одиноко, хоть я улыбаюсь все время.
Днем, как обычно, занят был с новобранцами. Пока оружия им не давали — палок достаточно. Попадались среди новобранцев ловкие парни, но, видно, большинство лучших уже забрали на войну — а из этих чуть не каждый держал палку свою, как лопату. Одни боялись и руку с ней поднять — воздух, что ли, поранить, или соломенное чучело? — другие махали как ненормальные.
Управляться с луком их и не пытались учить, только трата стрел. Чуть позже выдадут копья, самым способным сабли. У Мэнго же — все бойцы, хоть их меньше почти вполовину.
— Отдыхайте четверть часа, — распорядился, и отошел в сторону, выпил теплой воды. Равнодушно глядел, как во двор въехал гонец — средних лет, уставший и пыльный; спешился, с поклоном подошел к командиру Сосновой Таниере, который наблюдал за тренировкой. Передал узкий футляр, в каких возят письма.
Ни одного знака на футляре, потрепанная бурая кожа. Подумаешь, вестник. Если бы не лицо всадника: неприметное, для Лиани оно было подобно раскрашенному воздушному змею, что запускают в небо на праздник. Видел этого человека с Макори, когда тот приезжал с проверкой, и во время допроса видел. Мельком, но запомнить хватило. И какой еще Дом пришлет такого гонца, кроме Нэйта?
Как прошли оставшиеся часы тренировок, Лиани не помнил. Наверное, хорошо, раз никто ему ничего не сказал.
Все подозрения ожили — а ведь совсем почти позабыл, с чем прислали сюда.
Вечер провел у Кэйу, но был как на иголках, и немного обиженная девушка сказала ему уходить раньше, чем явно сама хотела того.
А он уйти-то ушел, но не знал, что делать. Не в казарму же возвращаться — не поможет. Во дворе заметил гонца. Остался, значит…
Было уже совсем темно, и еще похолодало к ночи; из казарм местных солдат доносился смех и громкие выкрики, у новобранцев было заметно тише. Над двором повисла луна, такая же яркая, как факелы на стенах небольших открытых галерей внутренней башни. Сказывалась давняя мирная жизнь — башенный пристрой был довольно новым, куда удобней для жизни, но не для защиты от врага. Хотя сюда, во внутренний двор, надо было еще пробраться…
На второй, верхней галерее располагались комнаты старших командиров, младших офицеров — на нижней. Может, к Амая зайти? он приглашал — никак не желает видеть в бывшем оружейнике лишь подчиненного. Но, поднявшись, уже почти у двери, Лиани заметил, что глава Сосновой стоит у лестницы наверху. Большая его фигура, чуть подсвеченная факелом сбоку, и отсюда была узнаваема. Командир спустился на нижнюю галерею, завернул за угол. Медленной и размеренной была походка, слишком медленной — верный знак, что погружен в раздумья.
Лиани заметил, что часовой отвлекся, поправляя что-то в обуви, и скользнул мимо, вверх. Сам не знал, зачем, не надеялся же найти подробно расписанный план заговора. Добрался почти до самых покоев Таниеры, нерешительно остановился. Тут было пусто, но и с галереи, и со двора Лиани увидеть могли. Просто заметив, вряд ли кто-то спохватился бы: подумаешь, вестник кем-то посланный. А вот что он торчит тут, не зная, куда себя девать, уже хуже.
Шаги снова послышались.
Поднимался…
Юноша застыл, мог бы, вжался бы в столб-опору: уже успел узнать, как чуток слух этого грузного, немолодого уже человека. Не просто мышь под полом услышит, еще и отличит среди других таких же.
Казалось бы, ну, увидит Лиани — рассердится, накажет как-нибудь, но совсем на серьезный проступок это не тянет. Все-таки не рядовой, а помощник офицера. Только очень уж хорошо помнил разговор двоих в селе, где Нээле хотели убить — и все, что вышло потом.
Не дышал; ветер его пожалел, помог — налетал, свистел, с силой толкался в стены, пытался погасить факелы. Пламя пригибалось, едва не отрываясь от рукоятей.
А командир вернулся к себе, видно было, как перемещался по комнате свет — верно, прошел с лампой, сел возле окна, приоткрытого. Рама закреплена была, чтоб не хлопать от ветра.
Лиани оставался на месте. Страшно было. Очень — в прошлый раз ведь чудом уцелел, и вся жизнь перечеркнута. Но какой-то вредный дух принял форму комарика, залетел в ухо и оттуда жужжал — ты ведь тут в некотором роде за этим, так иди, приглядись получше. А заметят — ну, придумаешь что-нибудь… Уж после всего, что было, опасаться в окно заглянуть?
И заглянул.
Но ничего не увидел — хоть рама была приоткрыта, стол стоял немного сбоку, и глазам открывался только его край. Еще немного, и Лиани часовой заметит; будь он хоть десять раз свой, то, что у окна замер, весьма подозрительно.