Война
Шрифт:
Илиана оказалась ни при чем, как и все, кого я осмотрел (не привлекая внимания, не хотел заранее поднимать шум, чтобы вор не успел сбежать). Не найдя ворюгу, я вышел во двор и решительно направился на задворки. И вот здесь мне улыбнулась удача охотника. В укромном месте стояла бочка с дождевой водой, около которой суетился местный слуга. Он с ожесточением мыл руки. Услышав шум, он обернулся и всё понял. Я думал, что достанет нож и бросится с ним на меня, но вор поступил иначе. Он просто грохнулся в обморок. Я даже растерялся. Но решил подождать,
Сам же, пока тот был в отключке, рассмотрел вора. Молодой парень, где-то мой ровесник. Волосы светло-русые. Я его вспомнил. Он единственный из всех слуг, кто ходил с хорошо расчесанными волосами. У всех других волосы были спутанные, а этот чистюля.
Вот он и очнулся. Я стою, жду и молчу. А того всего трясет.
– Что, плетей боишься? Будут тебе плети, хозяин так отделает, что неделю работать не сможешь, - назидательно говорю я.
– Какая работа? – парня почти не слышно, настолько тихо он говорит. – Меня повесят, руки отрубят, - парень чуть не плачет.
– Правильно, что пове… Что? Почему повесят? За воровство на первый раз плети получают.
Я в недоумении, но потом до меня доходит.
– Так ты уже попадался?
Парень часто кивает в знак согласия, а затем почему-то начинает мотать головой.
– Я не попадался, но меня клеймили.
– Как это не попадался, а клеймили?
– Я не знаю... не скажу! – Вот сейчас отвечает твердо, как будто его подменили.
– Покажи грудь! – я приказываю, и парень медленно расстегивает ворот рубашки.
Мама моя! Левая сторона груди вся сожжена. Ну, не вся сторона, а только та часть, где должно быть клеймо. Он что, выжег сам себе грудь, вытравливая клеймо? Но зачем? Этот вопрос я и адресую воришке.
Тот невесело усмехнулся.
– Мыться я должен? Увидят клеймо виселицы – плохо будет.
Я вспомнил, что здесь изображение виселицы выжигали тем преступникам, у которых это было последним предупреждением. Потом любая малая провинность – и пожалуйте на виселицу.
– Значит, повесят. А ты не воруй, - жестко отвечаю будущему висельнику, хотя самому мне от этих слов совсем не весело. Слишком жестокое наказание. И парень совсем сник, глаза на мокром месте. – За что в первый раз попался?
– Ни за что.
– Не ври!
– Я и не попадался, мне впрок клеймо сделали.
– Вот как? И как же это было?
– Я не скажу. А если будете настаивать, скажу, что за воровство. Давайте, хватайте меня. Ваши две монетки в сарае при входе в ямке лежат, можете забрать.
А мне стало интересно. Якобы в первый раз его клеймили ни за что, ни про что. И парень рассказывать отказывается, уже мучеником хочет стать. И как я его на виселицу отправлю? Вот если бы он кого-то убил, тогда можно его сдать. А за две паршивых монетки… Хотя это для меня они паршивые, а здесь и за меньшее горло перережут. Нищета! Два тулата – это два хороших коня. Но что мне делать? Вот в чем вопрос. Не хочу я его смерти. Знать
– Если расскажешь, за что в первый раз клеймили, то про воровство никому не скажу. Честное слово грасса!
А парень опять качает головой. Странно. Что это за секрет такой? Ведь мог бы просто что-нибудь придумать, если рассказывать правду не хочет. Сказал бы, что за воровство. Или моему слову не верит?
– Говори! Я жду!
– Считайте, что за воровство.
– Мне правда нужна!
– Украл я.
– Что украл?
– Деньги.
Врет! Ясно вижу, что врет.
– Соврал. Значит, пошли, я тебя сдам властям.
Парень снова весь дрожит, но встает и, пошатываясь, бредет к выходу из закутка. Интересно, что же он скрывает, если предпочитает виселицу открытию правды?
– Постой. Тебя же повесят!
Парень дрожит еще сильнее.
– Скажи правду, и я тебя отпущу. Я же слово дал.
– Нет, - еле шепчет парень. – Лучше сейчас убейте.
– Ладно, давай тогда так. Я тебе оставляю вот этот кинжал, а сам отхожу вон к той стене. Ты обещаешь, что скажешь правду, говоришь ее, а потом можешь сам себя ударить. Кинжал острый. Или не ударить. Тебе решать. Ну?
Парень думает, а потом кивает головой. Я бросаю в сторону кинжал, сам отхожу на два десятка шагов. Если парень захочет себя убить, то подбежать мне не успеть. Он это понимает. Только мне этого и не надо. Если что, то у меня есть Зов.
– Ты обещал, - напоминаю ему.
Тот кивает головой и берет кинжал. А руки-то дрожат. Несколько минут смотрит на оружие, потом поднимает на меня голову.
– Я сын эрграсса Верни.
Глава 8
Глава восьмая. Эйрид
Я, готовый сотворить Зов (мгновенно, ведь я заранее подготовлен!), от нежданных слов парня впадаю в ступор. А тот поднимает руку с кинжалом, широко замахивается… Вот если бы он решил свести счеты с жизнью, воткнув кинжал в горло, тогда я бы не успел. А он, видать, решил для верности перерезать себе горло – кинжал прекрасно отточен. Провел рукой поперек горла – гарантированно умер. Но такой вариант самоубийства был чуть-чуть более затратный на время и движение. Потому я в последний момент просто на каком-то автомате швырнул сети Зова в парня.
Кинжал застыл буквально в миллиметре от кожи. Парень замер, хотя вижу, что напряжен. То ли от удивления, то ли желая совершить суицид. А я все еще в шоке. Совсем не ожидал. Наверное, любое другое признание в такой шок меня бы не повергло. Хотя, что это он сказал? Признание? А можно ли верить? Но убить себя он точно хотел, откуда ему знать про мой Зов? Получается, что парень и в самом деле сын главаря грассов, поднявших восстание пятнадцать лет тому назад? Эрве, кстати, тоже из тех же мятежников. Не много ли мне встречается потомков восставших?