Война
Шрифт:
Тогда из задних рядов ползком начал пробираться вперед Тихон. Он расталкивал лежащих, бормоча:
— Отодвинься, милый, дайте-ка пройти, братцы. Выбравшись вперед, он развязал свой неразлучный мешочек. Там лежала краюха хлеба, несколько серых солдатских конвертов, ружейная отвертка, портрет красавицы, вырванный из журнала «Солнце России», а под всем этим — маленькие ручные гранаты, известные под названием «лимонок». Давно уже не снабжали ими солдат, но запасливый Тиша сберег несколько от лучших времен.
Изловчившись,
9
Тихон вбежал в немецкий блиндаж.
— Сдавайсь! — крикнул он, замахиваясь последней лимонкой.
Немецкий офицер, стоявший в углу, выстрелил из парабеллума. Тишу ожгло где-то недалеко от подбородка. Он швырнул гранату и выскочил вон. Офицер бросился плашмя на землю. Дым и грохот заполнили подземелье.
Тиша вернулся в блиндаж. Офицер стоял, подняв руки и дрожа. Вбежало несколько солдат.
— Смотрите, какую птицу поймал: чур, моя! — сказал Тиша.
— Птица жирная, — сказал Мишутка, — тебе за нее крест выйдет.
Тиша качнул головой. Он давно хотел получить крест, Мишутка оглядывал блиндаж. Хоть и поковерканный гранатой, он имел вид чистый и благоустроенный. По углам койки с опрятными одеялами, с потолка свисала керосиновая лампа, даже граммофон стоял на столе.
— Самостоятельно живут люди, — сказал Мишутка с уважением, — красивше, чем у нас в деревне.
В блиндаж вбежал Врублевский. У него был растерянный вид.
— Чьи вы, чьи вы? — беспорядочно спрашивал он, размахивая наганом.
— Да мы ваши, — грубо сказал Мишутка, — не узнаете? Наган-то примите.
Врублевский вздрогнул и успокоился.
— А это кто? — сказал он. — Офицер?
Он подошел к офицеру, откозырнул и сказал на ломаном немецком языке.
— Ире вафен.
Офицер отдал ему револьвер.
— Коммен, — сказал прапорщик.
Оба они пошли к выходу.
— Ваше благородие, — крикнул Тиша, — пленный-то мой.
— Молчи, дурак, — сказал Врублевский и вышел вместе с немцем.
Солдаты переглянулись.
— Да ты не огорчайся, Тихон, — сказал Мишутка, — тебе и без того крест выйдет за сегодняшнюю атаку.
И он ободряюще хлопнул Тихона по плечу.
Тихон болезненно вскрикнул и опустился на землю. Бледность покрыла его лицо. Сквозь рубашку на плече проступило кровавое пятно. Он был ранен, но, разгоряченный боем, только сейчас почувствовал рану.
Товарищи положили Тишу на шинель и вынесли наружу.
Бой кончился. Немцы укрылись в третью и четвертую линию скопов. Русские оттянули войска назад. Не было смысла оставаться, так как завоеванная позиция не имела связи с соседними частями и опасным мешком выпирала из линии фронта.
Все же генерал Добрынин был доволен результатом боя. Как-никак, это была победа с трофеями и пленными. На обратном пути русские попали под сильный огонь артиллерии и потеряли много убитых и раненых, что еще больше сообщило действиям с нашей стороны характер крупного и успешного дела.
Особенно доволен был генерал тем переломом в атаке, который произошел после того, как обезумевший от горя Тиша бросился в бой. В своем рапорте генерал представил этот момент как придуманную им тонкую стратегическую хитрость.
«Ложным отступлением, — доносил он в штаб армии, — мы выманили противника из его хорошо укрепленных позиций и внезапной диверсией с обоих флангов опрокинули и смяли его…»
Кроме того, генерал представил к награждению многих офицеров, особо отмечая случаи выдающейся храбрости, вроде подвига прапорщика Врублевского, собственноручно захватившего в плен командира неприятельской роты.
Что касается солдат, то здесь генерал для простоты приказал наградить крестами всех раненых. Однако оказалось, что раненых много больше, чем крестов. Тогда, стремясь к беспристрастию, генерал приказал наградить каждого третьего раненого, следуя тому порядку, в котором они лежали в лазаретах.
Для этой цели был отряжен капитан Бровцев из штаба дивизии. Капитан отправился в лазарет в сопровождении солдата, который нес большой ящик с крестами.
10
Тишу положили в крайней палате полевого госпиталя.
Сестра милосердия перебинтовала ему плечо. Пуля прошла навылет, не задев кости. О такой ране можно было только мечтать. Близость женщины волновала Тишу. Он старался не смотреть на сестру. Она оправила на нем одеяло и посоветовала заснуть.
— Ты один у нас легкий, — сказала она, — вся палата тяжелая. Каждый день помирают.
Она села у окна и принялась вязать. Сумеречный свет смягчал ее грубые, немолодые черты.
Тиша улегся поудобней. Он вспомнил о Соломонове, но без горечи, Тише было хорошо сейчас. Покой, чистота, безопасность, сытый ужин, близкая награда. Это было почти совершенное счастье.
Для полноты его не хватало только табаку. У кого бы попросить? Все спят. Тиша посмотрел на соседнюю койку.
Там лежал человек с забинтованной головой. Тиша заглянул ему в лицо. Черные усики, закрытые глаза. «Где ж это я видел его?» — подумал Тиша. Нога человека тоже перевязана. Видно, она в лубке.
Тише сделалось стыдно за свою легкую рану. Он завернулся с головой в одеяло и тотчас крепко заснул.
Утром его снова перевязали. В палате было скучно. Тяжело раненые не разговаривали. Они или стонали, или забывались в полусне, или им было вообще не до разговоров. Сосед Тихона все время спал.