Войны начинают неудачники
Шрифт:
Парни вытащили Марину из кресла и, подхватив под руки, легко поволокли к выходу из студии. Провожать их фотограф не пошел.
После того как входная дверь захлопнулась (они всегда громко хлопали дверью, заставляя Алика вздрагивать), фотограф вытащил конверт и пересчитал деньги. Ровно пять тысяч, неплохо за час работы.
Улыбаясь, он раскрыл камеру и засветил отснятую пленку.
Московское полицейское управление
Москва, улица Петровка,
27 июля, вторник, 16.10
Опрашивая родственников и близких друзей потерпевших, Шустов не испытывал эмоций. Нет, во время разговора он сочувствовал, он поддерживал, он мог пустить слезу, в конце концов, или помолчать двадцать-тридцать минут, держа потрясенного человека за руку, но это были только внешние проявления. Внутри Сергей оставался холодным профессионалом, бесстрастно фиксирующим интересующие его факты. Он работал. Ему нужна информация, а не боль этих людей.
Мужчина негромко высморкался. Впервые за пятнадцать минут, пока полицейский делал вид, что копается в бумагах, его собеседник подал признаки жизни. Это было уже кое-что. Шустов молча поставил на стол бутылку «Святого источника», коленкой нажал кнопку включения спрятанного под крышкой стола диктофона и снова заглянул в разложенные перед ним документы.
Лев Васильевич Молочанский, пятьдесят два года, владелец весьма преуспевающего воронежского торгового дома. Шустов поднял глаза: дорогой костюм, хороший галстук, золотые часы. Упаковка соответствовала, однако сам Лев Васильевич выглядел очень плохо. Серая, иссеченная резкими морщинами кожа, потухшие глаза, безвольно лежащие на столе руки. Единственная дочь. Шустов скосил глаза на лежащую перед ним анкету: так и есть. Молочанская Екатерина Львовна, восемнадцать лет, фотография прилагается. Сергей снова посмотрел на собеседника. С папой ничего общего. Яркая брюнетка, рост сто восемьдесят два, найдена в Терлецком парке. Девятая жертва Вивисектора. Как и в предыдущих случаях, тотальное вскрытие внутренних органов. Фотографии прилагаются. Личность установлена по отпечаткам пальцев. Девушка была замешана в деле с наркотой, но выручил богатый папуля.
– Я попью. – Молочанский дрожащими руками плеснул в стакан воды и забыл о нем.
Шустов вытащил протокол допроса и занес необходимые данные: имя, фамилия…
– Он даже не тронул мою девочку, – глухо сказал Лев Васильевич, словно только это не укладывалось в его голове, – даже не тронул… Почему он убил ее? За что?
Капитан и сам хотел бы это знать. Вивисектор никогда не насиловал свои жертвы, хотя всегда выбирал молоденьких и сексуальных девушек. Он только вскрывал их, живых, наслаждаясь мучениями и криками. Психиатры, к которым обращались полицейские, строили различные теории, а Вивисектор продолжал убивать.
Тринадцать жертв.
– Катенька говорила, что будет знаменитой, что будет улыбаться с обложек, – продолжал Молочанский. – Я этого не хотел, не понимал, я и сейчас не понимаю. Она уехала… практически, сбежала.
«Романтика, – подумал Шустов, кивая головой, – опять эта хренова романтика. Девушкам нужен успех, Париж. Они едут в Москву на подиум, а попадают в морг».
– Вы знаете, к кому она ехала? – осторожно спросил капитан. – У нее были здесь друзья, подруги?
– Я ничего не знаю. Несколько месяцев назад Катенька говорила, что хочет попробовать себя в модельном бизнесе, а я велел ей выбросить это из головы. Больше она ко мне не обращалась.
Шустов повертел карандаш.
– А ваша жена? Возможно, с матерью Катя была более откровенной?
– У нее инфаркт. Она сейчас не может говорить.
– Извините.
Молочанский неожиданно поднял глаза и пристально посмотрел на Шустова:
– А что будет с этим подонком, когда вы его поймаете?
Сергей спокойно выдержал буравящий взгляд собеседника, лихорадочно размышляя над тем, как ответить, чтобы Лев Васильевич поверил.
«Ты что-то знаешь, – понял полицейский, – и выбираешь, к кому обратиться: к нам или к уголовникам. Кто поможет тебе отомстить».
– Что с ним будет? – медленно повторил Молочанский.
Сергей выключил диктофон:
– Корнилов сказал, что брать мерзавца живым мы не будем. – Шустов налил себе воды. – Надеюсь, вы слышали о майоре Корнилове?
Несколько долгих секунд отец погибшей девушки буравил полицейского взглядом, а затем медленно, не торопясь, допил свой стакан. Руки у него дрожали чуть меньше. Шустов включил диктофон.
– Я верю вам, – произнес наконец Лев Васильевич, – поэтому скажу, что знаю.
Он достал из кармана пиджака черный блокнот и положил его на стол.
– Катенька забыла дома записную книжку, а в ней была вот эта бумажка.
Поверх блокнота лег маленький листик с нацарапанным на нем московским телефоном и именем «Алик».
– Я бы мог найти его сам, вы понимаете, но я вам верю.
В темноте
Москва, 27 июля, вторник, 16.16
Ей было все равно. Чувства умерли. В окружавшей темноте она уже не ощущала рядом ничьего дыхания, не слышала ничьих вздохов, ничьих шепотов. Когда-то очень давно их было четверо или пятеро, она уже не помнила точно. Бывало, они тихо переговаривались, стараясь поддержать друг друга в этой кошмарной, пахнущей жасмином темноте и ожидая, когда появится Он. Они не знали, кто такой Он, они только догадывались и безумно боялись этой догадки.
Все они слышали о Вивисекторе.
Теперь она осталась одна, совсем одна, и ей было все равно. Сжавшись в комочек, она сидела у мраморной колонны и тупо смотрела на тоненькие цепочки, тянущиеся от ее запястий. Их длина позволяла ей сидеть на полу и даже делать один-два шага вдоль колонны, разминая затекшие мышцы. Такими же цепочками были скованы ее ноги. Давным-давно, когда ее только привезли в эту ужасную темную комнату, она пробовала избавиться от оков. Как одержимая терла неподатливый металл, нарушая тишину яростным, скрежещущим звуком, но все было напрасно: несмотря на кажущуюся хрупкость, цепи были очень прочными.
Свет. Кто-то спускался по винтовой лестнице, держа в руках лампу.
Она подняла голову, щурясь сквозь спутанные волосы на яркие, пронзительно яркие лучи, и что-то пробормотала.
– Здравствуй, милая, здравствуй, – тихо произнес Он. – Одна ты у меня осталась.
Мягкий, вкрадчивый голос разбудил ее мозг, напомнил что-то важное и очень страшное. Он всегда приходил по лестнице, приносил с собой свет, а затем раздавались крики ее подруг. Страшные, сводящие с ума крики. Теперь настала ее очередь.