Воздаяние храбрости
Шрифт:
– А почему бы не наоборот? – лукаво уколола его Мадатова. – Приехали бы навестить старых знакомых да заодно показались бы при дворе. Но я вас таким экипажем одолжить не смогла бы.
Новицкий улыбнулся почти виновато.
– Карета Георгиадиса Артемия Прокофьевича, если вы еще помните его по Тифлису. Узнав, что направляюсь к вам, почти навязал мне ее силой. Сказал, что это лишь малое проявление чувств, которые он испытывает, когда слышит имя генерала Мадатова.
Софья Александровна почти фыркнула и недовольно поджала губы.
– Но я ее сейчас отпущу. Темир, – он обернулся к высокому мощному человеку, пересекшему мостовую за ним след в след. – Скажи кучеру, что может уже уезжать. А мы с тобой как-нибудь доберемся.
– Конечно, – поддакнула ободрившаяся княгиня. – Не надейтесь, я вас рано не отпущу. А потом найдете себе лихача.
– Разумеется. Но Темира, уж извините, я придержу при себе. Он теперь мне не только друг и помощник, а еще даже нянька.
Он повернулся боком, и Софья Александровна увидела, обомлев, что правый рукав шинели генерал-лейтенанта Новицкого заканчивается протезом, обтянутым черной перчаткой.
Мадатова открыла рот, но Новицкий оказался быстрее.
– Уже привык, – сказал он с очевидной, не напускной веселостью. – И даже почти не болит. Но иногда справляться бывает сложно. Тогда я зову Темира. Или, вернее, он как-то постоянно приходит сам…
Пока обедали, Темир стоял вплотную за стулом Новицкого, готовый при необходимости помочь управиться с ножом, салфеткой, отставить или пододвинуть тарелку. Но Сергей Александрович, отметила Мадатова, и сам обходился почти без его помощи. Присутствие молчаливого горца стесняло ее, она больше расспрашивала, чем рассказывала, и Новицкий отвечал ей охотно. Рассказал, что Ермолов живет в своем имении почти полным затворником; он заезжал к нему, но Алексей Петрович принял его столь холодно, что, кажется, лучше не принимал бы и вовсе.
– Его можно понять, – проронила Мадатова, но Сергей сделал вид, что не разобрал ее слов.
Вельяминов, напротив, вернулся за Кавказские горы и теперь пытается теснить Чечню с Дагестаном. Там после короткого затишья вновь разгорелась война. Некий Шамиль поднимает зеленые знамена мусульманской религии и собрал уже под них изрядное количество воинов.
– А! – оживилась княгиня. – Должно быть, и тот среди них. Тот самый, который вдруг объявил князя своим кровным врагом. И он же…
Она смутилась, потому что вспомнила, как надломил Абдул-бек жизнь самого Новицкого. Но Сергей ответил совершенно спокойно:
– Он умер. Когда подписали Адрианопольский мир, ему уже нечего стало делать в Турции. Узнал, должно быть, что Шамиль собирается воевать с русскими, и пробрался назад, в горы, в Акушу. Темир узнал об этом, выследил его и застрелил.
Горец стоял все так же неподвижно и молчаливо, словно бы говорили и не о нем.
– Вы помогали ему? – спросила Мадатова.
– Не мешал, – усмехнулся Новицкий.
Софья Александровна невольно посмотрела на руку в черной перчатке, тяжело придавившую скатерть. Сергей перехватил ее взгляд.
– Не то, что вы думаете. Стрелять и колоть я давно приучился и левой. Но в самом деле я ему не мешал, то есть не пытался препятствовать. Мы с Абдул-беком давно уже посчитались потерями, но Темир знал, что он-то обязан мстить. Жизнь есть жизнь, знаете ли, и в ней всегда кто-нибудь умирает. Одни уходят сами, других приходится торопить…
Софья Александровна почувствовала, как холодок пробежал по позвоночнику. Ей вдруг почудилось, что за ее столом напротив сидит не старый добрый знакомый, к тому же и дальний родственник, а сильный, мощный и очень опасный зверь. Она встряхнулась, сбросила наваждение и продолжала расспрашивать. Новицкий перечислял знакомые имена, указывал, где, кто и как отличился. С удовольствием упомянул Клюки. Герой обороны Шуши получил генеральский чин, бригаду, но стоит нынче не в Карабахе, а в Грозном…
Но когда Новицкий проглотил последний кусочек жаркого, княгиня спросила: неужели он не способен хотя бы час обойтись без своего телохранителя. Пусть посидит с Патимат, та тоже будет рада услышать последние новости с родины. Она же, княгиня Мадатова, не хуже любого мужчины сумеет поухаживать за Новицким. Сергей ответил, что он в этом нисколько не сомневается.
Короткой анфиладой комнат они прошли в небольшую гостиную, служившую, очевидно, и кабинетом. Или, точнее, переформулировал первую мысль Новицкий, кабинет, превращавшийся в редких случаях в небольшую уютную гостиную. Патимат с кухаркой принесли и поставили на стол самовар, чашки, вазочки с конфетами и печеньем. Сергей придвинул свой стул, поднял левой и положил правую на белую скатерть, левой же взял чашку, налитую хозяйкой, и настроился слушать. Долго, внимательно и участливо. Он не ошибся.
– …Никто, понимаете, Сергей Александрович, никто не захотел принимать в этом участия. Я сама на свои средства, те, что остались после продажи тифлисского дома, перевезла князя в Петербург и захоронила у Лавры. Спасибо, Марк Евстафьевич Коцебу помог и Алексей Хомяков. А более – словно никому нет дела.
– Я бы непременно принял участие, – горячо и вместе с тем виновато отозвался Новицкий. – Но я в эти годы был далеко. В экспедиционном корпусе Муравьева.
– Я, конечно, слышала об этой нашей очередной авантюре. Но не знала, что вы мучаетесь в этих песках. Странная все же судьба у вас, у военных. То вы колотите турок, то помогаете им против египетского паши [64] .
64
В 1832 году в Египет отправили экспедиционный корпус под командованием Николая Николаевича Муравьева. Цель – помочь турецкому султану в борьбе с восставшим пашой Мегмет-Али.
– Такова наша общая судьба, – пробормотал смущенно Новицкий. – Люди, партии, государства – все объединяются против кого-то. И на очень короткий срок.
– Разумеется: память о хорошем куда короче, чем о плохом. Так же, как и с князем Валерианом Григорьевичем. Вы уж извините меня, Сергей Александрович. Понимаю: сидит глупая старуха и жалуется, жалуется, жалуется… Но ведь не все же с собой одной разговаривать.
Новицкий хотел было возразить – и на жалобы, и на старуху, но сдержался, понимая, что любые слова сейчас бесполезны.