Воздаяние
Шрифт:
Трава, что скоро превратится в сено,
Убор непрочный жалобных древес.
Все уезжающие замедлили движение и слушали. В песне Франческо не было ничего глумливого и злорадного, но пение его явно бесило господ Сильвестри, Монтичано и Донати. Они метали на певца взгляды далеко не благостные, но Франческо, не обратив на них никакого внимания, допел, кликнул слугу с конём и, легко вскочив на своего миланского жеребца, поскакал по дороге в Сену, успев, правда, выезжая за ворота, наклониться и преподнести синьорине Лауре Четоне невесть откуда взявшийся букетик васильков. Ушастый служка ехал за господином на муле и вез выигранное им роскошное седло, потом, явно по приказу господина, сделал круг по двору с седлом, призом выигранных скачек, увидев которое, мессир Монтичано снова скрипнул зубами и пробормотал что-то неразборчивое.
Альбино проводил взглядом Франческо. Их подвода задерживалась, у конюшни, как сказали челядинцы Палески, столкнулись два портшеза, потом во дворе появились несколько всадников, во главе которых был седой человек с лицом кирпичного цвета, загрубелым на солнце и обветренным. С ним вместе был мужчина, показавшийся Альбино знакомым, но он не вспомнил его, пока мессир Тонди не сказал, что это откупщик, мессир Козимо Миньявелли, сын которого, Джулио, был другом Пьетро Грифоли. Седого же господина Тонди назвал Аничетто Грифоли, ничего больше к этому не добавив.
Альбино молча смотрел на отцов, потерявших сыновей. Горе их проступало в насупленных бровях и сжатых губах, в рассеянном взгляде и излишне резких движениях, когда то один, то другой подтягивали подпруги или сжимали хлысты. Альбино, успевший в это утро, растянувшееся для него с бдения до третьего монастырского часа, испытать столь разнородные чувства, сейчас не мог не ощутить боли этого старого человека, извещенного о смерти сына, на которого в семье возлагались самые большие надежды, на наследника, опору, защитника. "Пустые речи, чад попойки, толстые губы злословящего развратника, дурные замыслы, греховные поступки, - и вот война между семьями, в ход идут ножи...Тебя оскорбили, ты убиваешь, ты убил, потом убивают тебя, вскоре ненависть пускает корни, сыновей баюкают в гробах дедов, и целые поколения вырастают из черной земли, унавоженной отцовским прахом, как зубы дракона, с мечами в руках..." - вспомнились ему вдруг слова Гауденция. Мысли Альбино путались, он не понимал происходящего, утратил его смысл и связь. Что происходит, Господи? Ты ли кладешь предел людскому безумию, Ты ли останавливаешь дурные замыслы, Ты ли караешь злоумышленных? Или все это - просто нелепое сцепление пустых случайностей, дьяволова карусель, роковое сцепление обстоятельств?
Ему довелось стать свидетелем печального эскорта смерти. Тело утопленника, завернутого в белый холщовый плат, вынесли во двор из подвала и осторожно уложили на подводу. Альбино видел, как покачнулся Аничетто, словно дуб, колеблемый ураганом, видел, как поддержал его под руку старец Козимо, и в этом неуклюжем стариковском жесте Альбино вдруг померещилась какая-то последняя, запредельная пагуба. Подвода медленно тронулась, и тело Пьетро Грифоли, слегка покачиваясь на мерном ходу тяжелых меринов, исчезло за воротами.
Наконец подали и их подводу. Мессир Тонди сел первым, сжимая в объятьях спавшего после утренней трапезы кота Бариле, рядом с ними устроился человек с короткими, точно валяный войлок, волосами и живыми проницательными глазками. Тонди назвал его Джованни Ручелаи, и Альбино вспомнил, что это тот самый свидетель, что вместе с конюхом видел у колодца людей Марескотти. Сам Альбино устал. Время близилось к полудню, он не спал ночь и чувствовал себя разбитым. Мысли в голове были вязкими, как кисель, он то и дело ловил себя на бессмыслице происходящего, и благословлял небо, что к Арминелли ему нужно только завтра.
____________________________________________
Если не доказан злой умысел, всегда предполагается добросовестность (лат)
Глава VIII Пустая молва.
В тяжелом полуночном сумраке визгливо крутился колодезный ворот и, тяжело разгоняя густой воздух тихими крыльями, вспархивали совы. Где-то трижды и явно не к добру прокричал ворон, тело покойника в белом саване мерно покачивалось на пароконной подводе, кто-то перебирал струны гитары и под сводами храма с хоров несся напев, страстный голос плыл над органом, молил и заклинал....
Солнце зашло вдруг,
сразу померк день,
гор потемнел круг,
в долы сошла тень.
Но нет, это вовсе не монастырь... И это не хорал. Альбино разомкнул слепленные сном веки, и несколько минут оглядывал комнату, тусклый предзакатный свет за окном, слушал говор под окнами служанок, вышедших за водой к колодцу. Потом поднялся и вышел на балкон. Внизу у конюшенного двора драл глотку Сверчок, одновременно пригоняя выигранное седло под своего жеребца, заполняя щели слоем войлока, спущенным острым ножом на нет в местах плотного прилегания. Шельмец уже сшил слои войлока, и сейчас, убедившись в отсутствии складок и неровностей, ловко пригонял подпруги, подперсья и подхвостья.
Как же тропу найти -
сразу утратил след.
Но светит мне на пути,
Господи, твой свет...
– Решил разбудить вас, мессир Кьяндарони, - усмехнулся он, заметив Альбино на балконе, - спать на закат нездорово. Но вас, как я посмотрю, совсем сморило. С чего бы?
Альбино и вправду чувствовал себя совсем разбитым. Вернувшись из Ашано, он еле добрел до постели, и уснул, едва опустив голову на подушку: сказались и бессонная ночь и пережитое беспокойство. Но сейчас, глядя на идиллический пейзаж у конюшни, на Франческо, любующегося великолепным выигранным седлом, на розовый закат цвета цветущего весеннего миндаля, на сохнущее белье и курлыкающих на подоконниках голубей, на всю безмятежную жизнь городского предместья, Альбино почувствовал, что подлинно успокоился. Более того, ему захотелось поговорить с Франческо, уточнить то, что осталось непонятым. Он вышел в коридор и по внутренней лестнице спустился во двор.
Фантони угощал жеребца сахаром.
– Мессир Франческо, вы тоже думаете, - спросил Альбино, опершись на ворота конюшенного двора, - что случившееся в Ашано - несчастный случай?
Фантони, поглаживая по гриве коня, усмехнулся.
– Вы не хуже моего слыхали, что сказал мессир Петруччи. "Нелепая гибель". Кто я, чтобы оспаривать мнение главы синьории, нашего возлюбленного капитана народа, опору сиенцев, их любовь и надежду?
Альбино видел, что Франческо несерьёзен, и все произошедшее его скорее забавляет, чем пугает. Он и сам хотел бы смотреть на случившееся в Ашано так же легко, да не мог.
– Но сами вы считаете, как и он?
Лицо Альбино, бледное и утомленное, видимо, вызвало жалость Сверчка. Он не стал острить и, вздохнув, обстоятельно ответил:
– Случившееся в Ашано, мессир Кьяндарони, поразительно напоминает имевшее место в Сан-Джиминьяно. Сутолока скачек, ярмарочная толчея, танцы до упаду, бестолковые шатания публики, артисты, шуты и жонглеры, трепотня гостей и трескотня фейерверка. Где тут что заметить? Но я не думаю, чтобы кто-то имел умысел убить Грифоли.
– Но мне показалось, что начальник охраны мессира Марескотти и его люди не очень расположены к вам...