Воздыхание окованных. Русская сага
Шрифт:
Местность эта была обильно полита русской кровушкой и была она покрыта крестами. Это была сплошная братская могила. Не случайно, что именно здесь в глубокой древности был основан и Николо-Волосов монастырь. Интересно и то, что урочище это еще в языческие времена было посвящено Волосу — скотьему богу, которого деревенские жители в этих краях особо чтили, а позднее, уже в христианские времена, стали почитать особо святого Власия, ему молились о сохранности своей домашней скотинушки. Его образа были раньше у многих в избах в Орехове. Древняя икона святого Власия была и в доме Жуковских.
Великий князь Всеволод победил, и Суздаль с Ростовом Владимиру покорились. Скончался Всеволод III Георгиевич Большое Гнездо 15 апреля 1212 года. Княжил он счастливо, благоразумно, был справедлив. И, между прочим, в детстве воспитывался в Греции, где многому научился, и, несомненно, владел и греческим языком. Не здесь ли разгадка
…А Солженицыну пришлось выбирать другой адрес: как известно местом его учительства стал поселок Торфопродукт на стыке Владимирской и Рязанской Мещеры. Но и краткая встреча с Ореховым, наверное, не была случайной для писателя: где-то там, в бескрайних просторах вечности Божественная рука сопрягла его земное бытие с бытием Орехова, а косвенно и тех, кто здесь жил когда-то, и тех, в чьих сердцах потом уже чисто духовно пребывала память об Орехове. И земля эта — древняя, удивительная и таинственная, «разнообразная, могучая и мудрая» — повторим писательское слово, — хоть на краткий миг, но зачем-то коснулось глубин его чуткого сердца. Быть может, эта мимолетная встреча была попущена Богом как тихое предсказание о том, что последний покой раб Божий Александр найдет в соседстве с коренными жителями Орехова — с Николаем Егоровичем Жуковским, его детьми, с племянницей Жуковского и ее детьми и правнуком, похороненными здесь же, чуть в стороне — у стен Донского монастыря, и с Зубовыми, коренными жителями этого «Юрьевского поля», погребенными в родовой усыпальнице, в храме святого Александра Свирского, за алтарем которого и упокоился Александр Исаевич Солженицын. Царствие всем им Небесное!
* * *
После кончины Николая Егоровича Жуковского Орехово принадлежало сестре Николая Егоровича и моей прабабушке Вере Егоровне Микулиной (урожденной Жуковской), а затем — уже после революции в нем жили сестры — мои бабушки — Вера Александровна Жуковская и Екатерина Александровна Домбровская, которые за несколько лет до Великой Отечественной войны решили с помощью и под покровительством основанного Николаем Егоровичем ЦАГИ (Центральный аэрогидродинамический институт им. проф. Н. Е. Жуковского — крупнейший государственный научный авиационный центр России, Научно-исследовательский институт. Основан 1 декабря 1918 года Н. Е. Жуковским) в части дома устроить музей памяти Николая Егоровича, добровольно передав в пользование соседнего колхоза и часть усадьбы, и земли, по Охранной грамоте оставленные в распоряжении семьи за великие заслуги прадеда перед Отечеством. О том времени и тех событиях — разговор еще впереди: не так давно мне попались документы, свидетельствовавшие о высокой степени напряженности вокруг Орехова, об опасностях, подстерегавших престарелую Веру Егоровну, ее дочерей и внуков во все довоенные годы.
…В Орехове прошла жизнь всей нашей семьи, всего нашего рода. И Промысел Божий, милосердный, так управил, что и мне довелось провести первые десять лет моей жизни в Орехове, приобщиться к поколениям, этим домом и местом воспитанным. А потому и моей незабвенной Родиной стало Орехово, и моим корнем, и моего сердца сокровенной частицей, которая, наверное, никогда — ни здесь, ни там, — не сможет от него отделиться.
Когда же в 22 июня 1956 года скончалась бабушка Вера Александровна, моя бабушка Катя была уже тяжело больна. И тогда местные власти решили «оприходовать» этот бесхозный семейный музей и поставить туда чиновника от культуры. С этого момента началось отделение семьи Жуковского от ее незабвенной Родины… Помню, спустя много лет после детства, приехала я все-таки на два дня навестить родное Орехово. А случай столкнул с управительницей музеев всего Золотого кольца. «Кто такая?» — спросила она грозно про меня у тогдашней директрисы музея. — «Правнучка Николая Егоровича», — ответила та. — «Чтобы духу их всех тут не было», — отрезала начальница. По сему и сделано было.
…И вот теперь, когда память вновь и вновь воскрешает боль об утраченной и разорванной нашей родовой связи с Ореховым, мне вспоминается — как утешение и укрепление — мысль отца Павла Флоренского, высказанная им в докладе «Храмовое действие как синтез искусств» 24 октября 1918 года. Это выступление Павла Александровича было его реакцией на «недочувствованный замысел большевиков передать Лавру из рук монахов в руки приходских общин». Будучи сам приходским священником церкви святой равноапостольной Марии Магдалины в Сергиевом Посаде, Флоренский охарактеризовал это покушение властей на Лавру как «великое бесстилие»: «мысль, оторванная от жизненного фона, из которого она возникла, — утверждал о. Павел, — не понимается правильно».
Отрываясь физически от «кормящего ландшафта», от места, таинственно, метафизически соединявшего людей, человек уносит его с собой в духе — в глубинах и тайниках сердца, как «унесли» мы с собой — и я, и бабушка — Орехово, а позднее я — Большую Полянку. Наш «кормящий ландшафт», наша Родина продолжала жить в наших сердцах, еще сохраняя нас под сенью или в ауре наших семей и родов, все еще питая нас целебными соками своих корней.
Но что бы теперь могли бы унести в своих сердцах наши дети и внуки? Пожалуй, рассказы… Ведь генетическая память живет в сфере ощущений. К тому же не всякое место способно претендовать на роль «кормящего ландшафта», а только святое место, которое будучи преобразуемо жившим на нем этносом, племенем, родом или семьей и само во взаимодействии с ними преобразовывалось. И тот неповторимый, отличный от соседей облик этноса, рода и семьи, та единственная в своем роде симфония веры, предания и традиций, особенностей мышления и поведения (поведения в особенности! Ибо декларировать можно что угодно, но в нужный, и в особенности в экстремальный момент «аварийный ген» наследственности неминуемо выведет на чистую воду фальшь и ложь в поведении) запечатлевались в зримых чертах и в незримом духе ландшафта, который превращался в икону, в образ преобразовавшего его этноса. И, может быть, не совсем ту мысль о природе лелея, тем не менее, именно ту самую правду услышала гениальная интуиция Тютчева:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…
Казалось бы, утрата родного ландшафта, отсутствие живых связей с родной почвой (у детей эмигрантов и детей, родившихся на Родине, но в ландшафте, катастрофически искалеченном произволом чуждых духовно-этнической традиции) можно было бы восполнить с помощью так называемой «сигнальной наследственности» — то есть воспитанием. Но ведь и «сигнальная наследственность» — выработанные воспитанием и подражанием старшим традиции и стереотипы поведения не на пустом же месте они рождались, но во воздействии с родной почвой и родной средой.
Вот почему уже дети, а тем более внуки русских эмигрантов первой волны в массе своей начинали утрачивать природные черты русскости, — забывали язык и те самые «стереотипы поведения» — инстинктивно-непосредственные реакции и восприятия окружающего, навыки быта, приемы мысли, отношение к искусству, характер обращения со старшими и отношений между полами (по Аристотелю этнос — это не сводимая ни на что другое особенность, делающая предмет тем, что он есть. Не то ли и род?). Быть может, внешне формы былой жизни, семейная память притом и сохранялись, но глубинные черты этнического родства тем не менее начинали неотвратимо меняться и отмирать.
Можно было вернуться в Россию, даже выкупить свое прежнее имение, но восстановить дух жизни тех людей, для которых это место когда-то было родовым гнездом — им было не дано. Открыть новую страницу жизни — нового рода, нового племени, нового этноса, — пожалуй. А ведь, казалось бы, место — то же, и родство кровное, но поведение, но дух, — все иное. По теории Льва Николаевича Гумилева восстановление разорванного сопряжения человека и этноса в принципе невозможно. Заявить и даже подтвердить юридические права на наследство, разумеется, в наше время не так уж и сложно, но это будет лишь наследование физическое, номинальное. Путь же к подлинному наследованию, понимаемому как непрерывность семейной, родовой и этнической преемственности в духе и поведении лежит на пути постижения наследственного родового призвания, общеродовой жизненной задачи, познание которой есть нужда каждого. Ведь в родовой парадигме и в реальном ее воплощении в исторической жизни рода сокрыта и тайна личного призвания каждого из нас…
Коллаж (работы Екатерины Кожуховой): Ореховский, затянутый ряской пруд, аллея в старинном парке, вьездная березовая аллея «проспект», усадебные ворота, — все фотографии — 50 и 60-х годов.
Глава 3. Век Анны
Хроники жизни нашего рода, удивительные предания и трогательные подробности из жизни предков дошли до наших дней благодаря чудной памяти прапрабабушки Анны Николаевны Жуковской, которая к тому же была и неутомимой рассказчицей. Около ее старинного, резного, обитого красным бархатом кресла всегда стояла скамеечка, на которой любили сиживать, уютно примостившись, ее внучки Вера или Катя, с упоением слушавшие ее рассказы о семейных старинах…