Воздыхание окованных. Русская сага
Шрифт:
В мои детские годы в Орехове музейчик был, его бабушки еще задолго до войны устроили. Очень скромный, бедный, но подлинный. В доме продолжалась тихая жизнь немногих потомков Николая Егоровича Жуковского — двух стареньких племянниц, после кончины дочери и сына им удочеренных, и его маленькой правнучатой племянницы. В доме было пустовато: за годы голода и разрухи революции и гражданской войны, когда жили и без спичек, и без бумаги, за годы войны с немцем — все уже поистаяло, что было, и уже оставались в доме почти что одни стены и некоторые памятные вещи, — занавесок на окнах не было, но и не было чуждого, привнесенного, — жизнь Жуковских — такая, какая она была — все-таки продолжалась в этих Богом предлагаемых обстоятельствах…
Все
Но главное не это. Пока там были мы, — и дом, и парк хранил запахи и тени и даже саму жизнь прошлого. Это были вполне осязаемые тени… Когда я тогда бегала по аллеям заросшего парка, я буквально слышала — всем существом своим (и сейчас еще слышу — и потому пишу) прорастающее через замшелые корни лип и берез дух прежней жизни насыщенные жизнью паузы: они здесь только что были и ненадолго отошли и вот-вот вернутся, но их жизнь продолжается… Они, родные наши, были вместе с нами, тихо следили и следовали за нами, молчаливо покрывали и оберегали нас своим небесным заступничеством…
Но вот убрали нас немногих оставшихся, и все это сразу ушло. Ничем, абсолютно ничем не дышит мертвый парк и его дорожки, даже если их и расчистить и посыпать толченым кирпичом, как не дышат и другие усадьбы-музеи: сколько не прислушивайся, сколько ухо к земле не прикладывай — там нет н и к о г о и нет н и ч е г о. Там все умерло. Там все так, как пелось в бабушкиной песне: «Позарастали стежки-дорожки, где проходили милого ножки… Позарастали мохом-травою, где мы гуляли, милый, с тобою…»
…Когда умирала Глафира Кондратьевна Стечькина ей было немногим больше тридцати лет. За свою короткую жизнь она родила семерых: Анна, старшая дочь, появилась на свет, когда матери ее было всего только пятнадцать лет — 5 мая 1817 года, а после Анны на родились еще шестеро (мне известны имена только выживших детей): Яков, Александр, Николай и Михаил. Кроме Анны у Глафиры Кондратьевны было еще две дочери Варвара и София.
Проститься с матерью пришли шестеро… Анете к тому времени исполнилось 16 лет, Якову — 14, остальные были еще совсем маленькими. В колыбельке лежал недоношенный Мишенька…
Николай Яковлевич пережил жену неутешным вдовцом, — как выражалась Анна Николаевна, — лишь на два года. В 1835 году отошел ко Господу и он, оставив всю семью на руках едва достигшей 18-летнего возраста Анны. К тому времени уже не было в живых и бабок ее — знаменитой Настасьи Григорьевны, и Анны Васильевны. Все сложное хозяйство, имения и воспитание детей, из которых младшим Софье и Михаилу было 4 и 2 года, легло на юные плечи Анны. Ей, самой почти ребенку, порой не под силу было справляться со сложным хозяйством и воспитанием детей. Но она, видно, унаследовала ум, энергию и волю своей бабки Настасьи Григорьевны: оставшись с такой семьей на руках, Анна не растерялась. С помощью няни и двоюродной тетки-опекунши Маргариты Северцовой вела она обширное хозяйство, исполняла сложные обязанности главы дома, занималась детьми. Впоследствии, в своих письмах братья обращались к Анне Николаевне не иначе как к «воспитательнице нашей».
Оставшись старшей в доме, Анна Николаевна продолжала поддерживать давно установленный бабушкой Настасьей Григорьевной порядок жизни, но понятно, такого авторитета, как старшие, такой крепкой руки она иметь еще не могла… И жизнь в Плутневе, совсем недавно, патриархальная, старинная, укорененная в православии, еще хранящая в быту и нравах черты и дух русского допетровского уклада, зашаталась…
Всего несколько десятилетий оставалось до появления в семье людей иного, разночинно-атеистического склада мыслей и характеров, дотоле в семье Стечькиных невиданных и немыслимых. Два племянника Анны Николаевны — Сергей Яковлевич (1863–1914) и Вячеслав Николаевич Стечькины стали революционерами, познав все прелести жизни и в тюремном заключении, и в ссылках. Сергей Яковлевич был одаренным писателем-фантастом, причем одним из первых в России, который не забыт любителями этого жанра и по сей день. Печатался он под псевдонимом Соломин.
Из Стечькиных — внуков Николая и Глафиры, пожалуй, только один человек остался верен духу и традициям родной старины (не считая потомства Анны Николаевны — там уже дети были Жуковские) — Николай Яковлевич Стечькин (1854–1906) — один из сыновей Якова Николаевича, старший брат революционера Сергея Яковлевича. Он, как и все почти Стечькины, имел несомненное литературное дарование, свои критические и публицистические заметки печатал под «говорящим» псевдонимом Стародум, что вызывало в конце XIX века постоянные и злые на него нападки. Публиковался он иногда и под наименованием «свободный мыслитель», резко критикуя современные ему приемы политической борьбы «Народной воли» («Свободный мыслитель» [Стечкин Н.Я.]. Современные приемы политической борьбы «Народной воли» в России. Berlin, 1882.), духовно оппонируя брату. Стечькин-Стародум защищал Пушкина от тех, кто пытался в угоду пошлому духу времени исказить, снизить и унизить образ русского гения.
Николай Яковлевич издавал газеты патриотического направления, и журнал «Воздухоплаватель», — Николай Егорович Жуковский был не просто его двоюродным, но и очень чтимым и духовно близким ему братом. Стечькин был так же постоянным сотрудником «Русского вестника», где опубликовал большинство своих критических и публицистических работ. Известный журнал «Весы» в номере 7 за 1906 год поместил очень сочувственный некролог Николая Яковлевича.
* * *
Родная сестра Сергея и Николая Яковлевичей — Любовь Яковлевна Стечькина (-30 декабря 1900 г.) — тоже посвятила свою жизнь занятиям литературой: она была, что называется, замеченной в то время писательницей. Ей посчастливилось обрести такого творческого наставника, редактора, и больше того — друга в лице Ивана Сергеевича Тургенева. Когда в 1903 году были опубликованы письма Тургенева к Л. Н. и Л. Я. Стечькиным (матери и дочери), современник с полным основанием писал, что эти письма — «настоящая маленькая поэма, которую можно было бы озаглавить: «Чужая рукопись». Благодаря совершенно изменившимся условиям жизни, большинству современных писателей едва и на свою собственную рукопись удается уделить столько внимания, труда, хлопот, как это сделал Тургенев для чужой. И вы чувствуете, что отношение Тургенева — настоящее…».
И.С.Тургенев был высокого мнения о таланте Стечькиной. Он видел в ней «дарование из ряда вон выходящее», «несомненный дар психоанализа», «поэтический дар», считал, что из нее может выйти «писатель очень крупный». Правда, не упустил Тургенев из виду и другое: «тревожный дух», присущий Л. Я. Стечькиной, непоследовательность, чрезмерную впечатлительность и, вероятно, полную неспособность к упорному постоянству писательского труда, которые вероятно, и помешали ей в полной мере оправдать надежды Тургенева.