Вождь окасов
Шрифт:
– О! – сказал он. – Это что такое?
– Гм! Кажется нам придется подраться.
– Пожалуй! – отвечал Луи, заряжая винтовку.
Десять индейцев, вооруженных с ног до головы, верхом на великолепных лошадях, остановились в двадцати пяти шагах от путешественников, хотя те не могли понять, как они успели подъехать так близко, не будучи примеченными.
Ароканские воины, неподвижные и бесстрастные, не делали ни малейшего движения, но смотрели на обоих французов с таким вниманием, которое Валентин, не весьма терпеливый по характеру, начал находить чрезвычайно неуместным.
ГЛАВА XVII
Пуэльчесы
– Э!
– Это ароканы, – сказал Луи.
– Ты думаешь? Как же они безобразны!
– А мне напротив они кажутся очень красивыми.
– Во всяком случае пусть начнут они.
Опираясь на ружье, он ждал. Индейцы разговаривали между собою, все продолжая смотреть на молодых людей.
– Они вероятно совещаются, под каким соусом съесть нас, – сказал Валентин.
– Совсем нет.
– Ба!
– Они не людоеды.
– А! Тем хуже. В Париже все дикари, которых показывают на площадях, людоеды.
– Сумасшедший! Ты даже сейчас шутишь.
– А тебе хочется, чтобы я плакал? Мне кажется, что наше положение и без того невесело, чтобы мы старались еще омрачить его.
Индейцы были по большей части люди не молодые, а лет сорока и сорока пяти в костюме пуэльчесов, самой воинственной нации в Верхней Арокании. Они были одеты в пестрые плащи; их головы были обнажены: волосы, длинные, прямые и жирные, были перевязаны красными лентами, а лица расписаны красками. Оружие каждого состояло из длинного копья, ножа, заткнутого в ножны из невыделанной бычьей кожи, ружья, висевшего на седле, и из круглого щита, обтянутого кожей и украшенного лошадиными и человеческими волосами.
Тот, который казался вождем, был человеком высокого роста, с выразительными жесткими и надменными чертами лица, от товарищей его отличало только длинное перо, прямо воткнутое на левой стороне головы в ярко красную ленту, стягивающую волосы.
Посоветовавшись с товарищами, вождь подъехал к путешественникам, управляя лошадью с неподражаемой грацией и опустив копье в знак мира. В трех шагах от Валентина он остановился и сделал ему, по индейскому обычаю, церемонный поклон, то есть приложив правую руку к груди и медленно наклонив два раза голову.
– Братья мои иностранцы, – сказал он по-испански, – но не презренные испанцы. Зачем находятся они так далеко от людей своей нации?
Этот вопрос, сделанный горловым акцентом и выразительным тоном, свойственным индейцам, был совершенно понят молодыми людьми, которые, как мы уже заметили прежде, бегло говорили по-испански.
– Гм! – заметил Валентин своему товарищу. – Как любопытен этот дикарь, не правда ли?
– Все-таки отвечай ему, – сказал Луи, – это ни к чему нас не обязывает.
– Это правда, мы уже не рискуем подвергнуться большей опасности.
Валентин обернулся к вождю, который бесстрастно ожидал ответа, и лаконически сказал ему:
– Мы путешествуем...
– Одни? – спросил вождь.
– Это вас удивляет, друг мой?
– Разве мои братья ничего не боятся?
– Чего
– А волосы?
Луи расхохотался, глядя на Валентина.
– Уж не насмехается ли над цветом моих волос это гадкое чучело? – заворчал Валентин, раздосадованный замечанием индейца и не поняв смысла его слов. – Подожди немножко! Будьте так добры, поезжайте своей дорогой, господа дикари, – прибавил он вслух, – то, что вы говорите, совсем мне не нравится, знаете ли вы это?
Молодой человек приподнял винтовку и прицелился в вождя. Луи внимательно следил за этим разговором, не говоря ни слова; он впрочем поспешил сделать то же, что и его друг, то есть направил дуло винтовки на индейцев.
Вождь, без сомнения, не совсем понял речь Валентина; однако ж, вместо того, чтобы испугаться угрожающего движения французов, он с минуту смотрел с видом удовольствия на их воинственную и решительную позу, а потом, тихо опустив дуло ружья, направленного против его груди, сказал примирительным тоном:
– Друг мой ошибается: я не имею намерения оскорбить его; я брат его и его товарища; бледнолицые, кажется, ели в то время, как я приехал с моими молодыми воинами?
– Да, вождь, вы говорите правду, – весело перебил Луи, – ваше внезапное появление помешало нам окончить наш умеренный обед.
– Который к вашим услугам, – прибавил Валентин, указывая рукою на провизию, разбросанную на траве.
– Принимаю приглашение, – добродушно сказал индеец.
– Браво! – вскричал Валентин, бросив на землю свою винтовку, и располагаясь сесть. – За стол!
– Да, – возразил вождь, – но с условием!
– С каким? – спросили молодые люди.
– Я дам свою долю.
– Согласны, – отвечал Луи.
– Это будет справедливо, – подтвердил Валентин, – тем более, что мы небогаты и можем предложить вам пищу весьма умеренную.
– Хлеб друга всегда вкусен, – заметил вождь.
– Превосходный ответ! К несчастию, в настоящую минуту наш хлеб заключается в одних испорченных сухарях.
– Я дам своего.
Индеец сказал несколько слов своим товарищам, и тотчас же каждый из них, пошарив в своем мешке, вынул оттуда маисовую лепешку, вяленое мясо и несколько тыквенных бутылок, наполненных хихой, напитком вроде сидра, сделанного из яблок и маиса. Все это было положено на траву перед французами, которые как нельзя более были довольны изобильной провизией, вдруг заменившей их скудную пищу. Индейцы сошли с лошадей и сели в кружок возле путешественников. Вождь их тотчас же обратился к французам и сказал с кроткой улыбкой.
– Пусть кушают мои братья...
Молодые люди не заставили повторить это любезное приглашение. В первые минуты глубокое молчание царствовало между собеседниками; но как только аппетит был несколько удовлетворен, разговор возобновился. Индейцы, может быть, лучше всех людей на свете понимают законы гостеприимства. Они понимают общественные приличия, так сказать, по инстинкту, который заставляет их угадывать с первого раза с неизменной верностью, какие вопросы могут они сделать своим гостям и на какой точке должны остановиться, чтобы не показаться нескромными.