Возмездие
Шрифт:
— У него пять дочерей и только недавно жена родила ему сына, на что он уже перестал и надеяться. Двух старших он выдал замуж, остальные на выданье, что до младшей — тут лучше не рисковать, — гаер насмешливо прищурился, но что он имел в виду, Альбино не понял.
Однако эта загадка вскоре разрешилась. К девице, оставшейся неприглашённой, медленно приблизился мессир Монтинеро и, опустившись рядом на скамью, с улыбкой заметил, что она прелестно выглядит и если ей хочется потанцевать, — он к её услугам. Красавица резко обернулась к нему, смерив прокурора злым взглядом, и объявила, что танцевать не хочет.
— Правильно, — одобрил её мессир Лоренцо, — что прыгать-то без толку? Гораздо умнее употребить время для рассудительной беседы. Итак, как я уже говорил вам, дорогая синьорина, я достроил дом на купленном участке в контраде Орла и теперь намерен жениться. Поглядев вокруг, я остановил свой выбор на вас. С вашим отцом мы понимаем друг друга, приданое ваше меня устраивает, остаётся заручиться согласием невесты. Вы согласны?
Катарина Корсиньяно отрицательно покачала головой, глядя на танцующих и не удостаивая сватающегося к ней прокурора даже взглядом.
— Я уже говорила вам: нет, и никогда не соглашусь.
— «Никогда» — тяжёлое и мрачное слово, синьорина, — спокойно отозвался Монтинеро. — За мной вы будете жить, как за каменной стеной. Я не беден, не увечен, не крив и не хром. Я здоров и для мужчины достаточно благообразен. Нет ничего, что могло бы помешать мне стать хорошим мужем и отцом нескольких ребятишек, коих вы мне народите. Со своей стороны замечу, что не вижу для вас абсолютно никаких причин отказывать мне. Это нелепо.
На щеках красавицы вспыхнул румянец, крылья тонкого носика раздулись, однако это не только не испортило её красоту, а, скорее, придало ей ещё большую прелесть. Девица, тяжело дыша, бросила злобный взгляд на своего поклонника.
— Мне жаль, мессир Монтинеро, но такие причины вижу я.
— И в чём же они? — хладнокровно поинтересовался прокурор, заложив руки за голову и тоже разглядывая плясунов, резвившихся на поляне.
— В вашем дурном нраве! Надеюсь, вы не будете оспаривать того, что именно вы сделали всё, чтобы отвадить от меня всех моих кавалеров? Даже мой кузен теперь здоровается со мной с опаской! Все они шарахаются от меня, как от прокажённой. Скажете, что это не ваших рук дело?
Монтинеро покачал головой, удивлённо оглядывая свои крупные руки.
— Моих рук? Нет, уверяю вас, очаровательная синьорина. Я действительно сказал в некоем обществе, что намерен жениться на младшей дочери мессира Корсиньяно, Катарине, которая пленила моё сердце ангельской красотой и лёгким нравом. Там были некоторые из тех господ, кого раньше именовали «вашими кавалерами», и, уверяю вас, ни один из них ни словом мне не возразил, — он брезгливо сморщил нос. — Но я ничего не делал для того, чтобы, как вы изволили выразиться, «отвадить их». Не отваживал, нет, — Монтинеро покачиванием головы подтвердил сказанное. — Не думал даже.
— И если кто-то из них будет ухаживать за мной, вы ничего не сделаете?
— Напротив! Даже помогу им. Коли вы и впрямь нуждаетесь в галантностях этих жалких вертопрахов и комплиментах ничтожных ветрогонов, почему нет? Кого вы хотите видеть у своих ног? Вон ваш бывший поклонник, мессир Пини, танцует с вашей сестрицей. Хотите, он до вечера будет крутиться около вас и говорить вам те затасканные любезности, которые сейчас говорит ей?
— Да вы издеваетесь надо мной! — девица подлинно кипела, глаза её гневно сверкали, прядь волос выбилась из причёски и упала на грудь, но в итоге она только похорошела ещё больше, — они просто боятся вас, вот и всё! А если бы не боялись…
— То были бы смельчаками, — закончил мысль прокурор, правда, совсем не ту, что имела в виду девица. — Но зачем держать возле себя трусов, синьорина? Трус угрожает, когда уверен в безопасности, я же такой уверенности не даю, это понятно. Но источник страха этих людей — в их сердце, а не в руках устрашающего.
— И вы считаете, что поступаете благородно? Скажите честно, вы считаете себя порядочным человеком? — девица оперлась руками в стол и наклонилась к лицу своего поклонника.
Тот ничуть не смутился.
— Я не трусливый человек, синьорина, это да. Что до благородства и чести, или того, что этим называется… — он на минуту задумался. — Знаете, как ни странно, самое скверное во всех этих честных людях — именно трусость. Они бранятся, возмущаясь несправедливостью, потом умолкают, садятся ужинать с крахмальной салфеткой на груди, вечером ложатся спать на мягкие подушки и обо всём забывают. Для истинного благородства обязательно именно бесстрашие. Разве можно без мужества искать истину или заботливо хранить любовь?
Девица на миг замерла, не сразу найдя ответ, её же собеседник лениво продолжил:
— Честь же подлинная, — он задумался, — это сложно. Трусость часто спрашивает: опасно ли это? Ум оценивает — разумно ли это? Тщеславие вопрошает: принесёт ли это славу? Но честь задаётся только один вопросом: истинно ли это? И приходит время, когда нужно сделать то, что не будет ни безопасным, ни разумным, и не принесёт славы, но это нужно сделать, потому что это истинно. Человек чести так и сделает. В этом смысле я — честен.
— Я поняла, — кивнула Катарина, — вы не сочли нужным покорять меня, стараться понравиться и заставить меня полюбить вас, вам проще было разогнать всех моих женихов, а теперь ещё готовы назвать это честным. Стало быть, я обречена стать вашей женой или умереть старой девой, ибо никого другого вы ко мне не подпустите?
Лоренцо Монтинеро лучезарно улыбнулся.
— Ваша понятливость делает вам честь, милейшая синьорина. Буду искренен: ваша красота пленила моё сердце, но мало ли в свете красавиц? Нет, вы покорили меня именно разумностью, пониманием тех вещей, которые обычно девицы ваших лет понимают только тогда, когда уже поздно бывает что-то постигать.