Возможность ответа
Шрифт:
7
Она дышит ровно и глубоко, слегка посапывая во сне, и тогда чуть вздрагивают красиво вырезанные ноздри, а ямочки на щеках становятся глубже.
– Спи спокойно, - говорю ей.
– Пришел сообщить тебе нечто очень важное. Ты услышишь это и запомнишь. И проснешься с уже готовой мыслью, которая облегчит тебе жизнь и оборвет связь с тем, чего не существует. Я не мог сказать тебе этого раньше, потому что сам узнал только недавно. Так вот, слушай и запомни: я - это не он. Его нет. Погиб. А я совсем иной, не тот, кого ты любила. Я - синтезированный человек, сигом.
В
Случилось то, чего я не мог предвидеть, - проснулась ее потревоженная память, тот участок, где жил он, погибший в опыте.
– Извини за боль. Но ты должна это знать. И не надеяться напрасно. Я представляю, как тебе будет тяжело, человеческий детеныш, не кровная сестра моя. Долгие ночи и дни одной... Тебе захочется ласки, заботы, просто чьего-то присутствия рядом. Каждый день ты будешь смотреться в зеркало, наблюдать, как морщинки пробиваются у глаз, у губ, как они постепенно покрывают все лицо, будто паутинки трещин на старинном холсте. Но там они иногда делают портрет более значительным, ценным, а в зеркале они будут лишь увеличивать твою тоску. И седина, как изморозь, довершит преступление, именуемое законом природы, постепенно занося снегом отображение женщины, которая когда-то любила и была счастлива.
Я очень хочу помочь тебе, утешить, защитить от тоски. Но я не всемогущ, я даже не могу стать тем, кто тебе нужен. Прости меня. Если бы я уже знал то, что мне предстоит узнать, если бы уже стал таким, каким хочет мой создатель Михаил Дмитриевич, - выше тоски и смерти, разлитых в природе, я бы помог тебе - тебе в первую очередь, хотя и не знаю - почему. Ведь каждая одинокая женщина так же несчастна, как ты. Но твою боль теперь я чувствую. И потому сочувствую другим, подобным тебе. Может быть, так положено среди людей, - в этом залог человечности? Я могу это подсчитать, выделить, определить, но почувствовал я впервые. И впервые так беспомощен. Возможно, беспомощность - необходимое условие сочувствия, как смерть условие неповторимости. Но если даже это все необходимо, то все равно оно не становится менее жестоким. Пока я не могу ничего изменить. А потому прощаюсь с тобой. Скорее всего - навсегда...
Я прислушался к отзвуку - к тому, что вызвали мои слова, и мне стало не по себе. Может быть, напрасных надежд не бывает, и надежда - уже сама по себе - спасительный канат, переброшенный через пропасть, на дне которой подстерегают чудовища?
8
Солнце давно зашло, закатилось огненным шаром за горизонт, оставив в остывающем воздухе рассеянные волны энергии. Мне их явно не хватает для подзарядки. Я лечу уже свыше шести часов, и энергия в моих аккумуляторах изрядно поистощилась. Появились неприятные покалывания ниже груди в блоке "с" - человек назвал бы их "голодными болями" в желудке.
Внимательно оглядываю с высоты морской простор и замечаю пассажирский лайнер на подводных крыльях. Он идет в направлении моего полета, несется по темным волнам, как белая чайка, излучая волны музыки. Догоняю его без труда, незаметно опускаюсь на верхней палубе и выхожу на корму, превращенную сейчас в танцплощадку. Словно сквозь живые волны, прохожу сквозь толпу нарядно одетых людей, огибаю танцующие пары и спускаюсь на нижнюю палубу по трапу, покрытому мягкой дорожкой. Отсюда ступеньки ведут в машинное отделение.
Вскоре мой запас энергии восполнен от генератора. Приятная теплота и бодрость разливаются по всему телу, индекс готовности пришел в норму.
Кончиками пальцев слегка касаясь надраенных до ослепительного блеска поручней, взбегаю - а мог бы взлететь, вызвав повышенный интерес к моей особе, - на верхнюю палубу. Навстречу спешит, улыбаясь, загорелый высокий мужчина лет пятидесяти.
– Добрый вечер, сосед!
– обрадованно восклицает он.
Несколько секунд перебираю в памяти знакомых, но он уже понял, что обознался, извиняется.
– Ничего, ничего, рад знакомству с вами, - заверяю его одной из фраз "Учебника поведения для сигомов".
Он принимает мои слова всерьез и предлагает:
– Так закрепим знакомство?
– протягивает мне руку.
– Максим. В шахматы играете?
Я мог бы отделаться от него другой фразой из того же учебника, но столько радушия и нетерпеливого желания сыграть звучало в голосе Максима, что я решил пожертвовать каким-то часом, чтобы доставить ему удовольствие. Никто из нас никогда не забывал о долге перед создателями.
Иду вслед за Максимом, замечаю нацеленные на меня любопытные, иногда быстрые, косые, скользящие, а иногда откровенно-настойчивые взгляды женщин. Что ж, благодаря создателям, особенно скульптору Сайданскому, мне достался неплохой внешний облик, что должно было, по мнению его и Михаила Дмитриевича, способствовать общению с людьми.
Проходим по палубе к шахматному салону. Здесь сидит много людей, в основном пожилых мужчин. Впрочем, встречаются и молодые, и женщины. Имеется лишь один свободный столик, но кресло около него занято девочка-малышка устроила на нем спальню для кукол.
– Ты с кем здесь?
– спрашивает ее мой новый знакомец.
– С дедушкой. Вон он за тем столиком.
– Края губ у девочки загнуты вверх, что придает лицу смешливо-задорное выражение.
И тут же, видимо, не найдя в нас ничего заслуживающего внимания, отворачивается, надевает на куклу пестрый лоскуток, подносит ее к зеркалу.
– Иди к дедушке, - говорит Максим.
– Он заждался тебя и потерял из виду.
Вдруг она как-то совсем не по-детски, искоса, взглядывает на нас, спрашивает:
– Я вам мешаю? Тогда я ухожу...
Я замялся, застигнутый врасплох ее вопросом.
– Мешаешь, - строго говорит Максим.
– Почему бы тебе не пойти в детский салон, не поиграть с другими ребятами?
Девочка опускает голову, краснеет даже ее тоненькая шейка.
– Извините, - бормочет она, медленно собирая рассыпавшиеся лоскутки, ожидая, что Максим скажет еще что-то.
– Уж больно вы непреклонный, - упрекаю я его, когда девочка с тяжким вздохом уходит.
– Больше, чем невнимание, детям вредит вседозволенность, - ворчит он, усаживаясь за столик.