Вознесение
Шрифт:
В следующий миг Бетани как ни в чем не бывало вскакивает на ноги и проносится мимо нас. Фигурка в развевающейся черной футболке перебегает улицу и, повернув налево, исчезает в каком-то переулке. В первые секунды я ничего не соображаю от облегчения. Потом тупо раздумываю: позвонил кто-нибудь в полицию или нет? И если нет — наверное, в данных обстоятельствах это и к лучшему? Прямо перед нами небо расчерчивает раздвоенная молния, и тут же, без всякой паузы, раздается оглушительный грохот. Мы в самом центре грозы.
— Я за ней, — бормочет Фрейзер Мелвиль перед тем, как распахнуть дверцу навстречу новому шквалу гудков. Секунда, и его уже нет. Кричу ему вслед, но физик растворился в грозовой
В распахнутую заднюю дверцу по-прежнему хлещет дождь. Сиденье залито водой. Дотянувшись до приборной доски, включаю аварийную сигнализацию. Какой-то парень, обругав меня на урду, поддает газу и уносится прочь. Кресло мне не достать, а без него я беспомощна, даже заднюю дверцу закрыть не могу. Влажный воздух клубится, как зловонное варево. В левом окне виднеется почти неразличимая черная фигурка. Сзади бежит физик. Они успели свернуть на другую улицу — ряды платанов по обе стороны, троица шлепающих по лужам малышей. Под навесом у одного из домов чинит машину светловолосый мужчина — наверное, отец ребятишек. Выпрямившись, блондин смотрит на летящего на всех парах бритоголового подростка в готическом прикиде, за которым с дикими воплями мчится высокий дядька в промокшей насквозь рубашке.
И вдруг я вижу цель, к которой стремится Бетани. В этом есть своя жуткая логика.
Дорога упирается в пустырь, в центре которого торчит высоковольтная вышка высотой с восьмиэтажное здание.
Опускаю стекло и жму на клаксон до тех пор, пока блондин не оборачивается. На вид ему лет тридцать. Над воротом испачканной маслом футболки видны волоски на груди.
Пожалуйста, подойдите! Мне нужна ваша помощь! — зову я, пытаясь перекричать вой ветра. Он сердито ко сится сначала на меня, потом на бегунов, которые уже на полпути к башне, и окликает детей на каком-то — похоже, славянском — языке. Они пропускают его слова мимо ушей. Он повторяет, уже строже, и малыши бегут в дом. Очередная вспышка рассекает небо пополам. Жестами пытаюсь объяснить, что не могу ходить, и улыбаюсь с отчаянием загнанного в угол животного. Наконец он, пригнувшись, нехотя ныряет в дождь и подбегает к машине. Новый раскат грома распадается на серию отдельных ударов — будто кто-то швыряет в стену посуду.
— Проблема какая-нибудь? — кричит он сквозь затихающее эхо.
— Мое кресло в багажнике! Я не могу ходить! Мне нужна ваша помощь! — Приблизившись, он скептически рассматривает мои ноги. — Я парализована, — настаиваю я. — Я не могу передвигаться. Иначе не просила бы вашей помощи.
Крестик на шее. Светлые, недоверчивые глаза.
— Понимаете, наша дочь — она будто с ума сошла. Она наркоманка, мы везем ее в клинику. Мы думали, сегодня она в порядке. Но она где-то раздобыла дозу и теперь хочет покончить с собой. — Он выглядит настороженным. — Она сидит на игле, понимаете? Мы чуть в аварию не попали.
Дождь хлещет по лицу, по плечам, стекает на колени.
— У нас спокойный район, — говорит блондин. Узнаю акцент: русский. — В полицию звоните. Это по их части.
Под прилипшей к телу футболкой перекатываются мощные, твердые мускулы — не тренажерные, а настоящие, рабоче-крестьянские. Мне срочно, позарез нужно их позаимствовать. Вспышка зарницы превращает его лицо в моментальный снимок. И снова грохочет — с оттяжкой, будто кто-то рвет толстый брезент.
— Они не успеют. Прошу вас, садитесь за руль. Ее нужно остановить. Она опасна.
Русский поджимает губы и, поиграв желваками, стискивает зубы. Внезапно на меня накатывают усталость, голод и — безумный гнев.
— Слушайте, вы!.. — ору я в его тупую, упрямую физиономию.
— Эй, миссис! Полегче!
— Моя дочь сейчас влезет на эту железяку и поджарит себя! А вы тут стоите как истукан! Ее надо остановить. Ну же! Садитесь за руль. Ключ в замке зажигания. Господи, да поезжайте же!
До подножия башни мы добираемся в тот самый момент, когда на нее с разбегу бросается Бетани. Русский останавливается и выпрыгивает из машины, не выключив мотор. Дворники елозят по запотевшему стеклу. Напрягаю зрение. Бетани обхватывает опорную стойку, задирает голову и, прикинув высоту, начинает с ловкостью насекомого взбираться вверх. Фрейзер Мелвиль что-то выкрикивает на бегу.
— Помогите ему! — кричу я в спину русскому, который несется за физиком.
Бесстрашная Бетани уже в пяти метрах от земли — балансирует на нижней перекладине и, вытянувшись в струнку, пытается дотянуться до следующей. Ветер мотает черную фигурку из стороны в сторону. Глядя, как она оскальзывается на мокром металле, я проклинаю свои бесполезные ноги.
Фрейзер Мелвиль сворачивает к центральной опоре, подпрыгивает с разбегу и повисает, ухватившись одной рукой за поперечную балку. Секунду он растерянно болтается в воздухе, затем подтягивается и, осторожно переступая, движется в сторону Бетани, которая уже оставила сбои попытки и сидит, съежившись в комочек. Сквозь шум дождя до меня доносится ее вопль: «Пошел на…!» Фрейзер Мелвиль жестом показывает русскому, чтобы тот встал прямо под нахохлившейся фигуркой — надеется ее как-то спустить? Стоит физику подобраться поближе, Бетани выбрасывает руку и вцепляется ему в лицо. Он вскрикивает, хватает ее за предплечье, тянет, но ее ноги сцеплены под перекладиной так, что не оторвать.
— Один он не справится! — кричу я русскому, хотя прекрасно понимаю, что услышать меня он не может.
Еще пару минут блондин топчется на месте. Наконец, решившись, обхватывает ближайшую стойку и начинает взбираться. Оскальзывается раз, два, потом приноравливается. Бетани сидит к нему спиной и не видит его приближения. Физик не выпускает ее руки, хотя сам с трудом удерживает равновесие. Подобравшись вплотную, русский хватает Бетани за правую ногу. Она вопит, пытается его пнуть, однако тот, не обращая внимания, понемногу отжимает ее ногу от перекладины. Теперь ее держат двое, с обеих сторон, а она сопротивляется изо всех сил и визжит как резаная. Мужчины что-то орут в ответ. Первым теряет равновесие физик, но Бетани он так и не отпускает. С другой стороны ее крепко держит русский.
Еще мгновение три сцепившихся в клубок тела обреченно висят над пустотой, а затем, не прекращая борьбы, отрываются от узкой полоски в пяти метрах над землей и летят вниз.
Дыхание Бетани понемногу выровнялось. Через весь лоб тянется глубокая рана, сквозь грязные бинты на руках сочится кровь. Лицо Фрейзера Мелвиля, измазанное в крови и ржавчине, украшает длинная царапина. Неудачно приземлившийся русский приволакивает ногу. Вся троица промокла насквозь, а дождь и не думает утихать. Обе задние дверцы распахнуты настежь. Русский прижимает Бетани к сиденью, в то время как физик стягивает ей запястья за спиной шарфом, который нашелся у меня в сумке.
Когда-то этот шарф принадлежал моей матери. «Она купила его в “Либерти”», — вспоминаю я, и от этой посторонней, случайной мысли на меня вдруг накатывает безумная тоска, и кажется, что мама здесь, с нами — смотрит на меня с ужасом и тревогой.
— Будет пожар, — хрипит Бетани. Ее глаза в черных потеках устремлены на русского, но взгляд их то и дело уплывает в сторону. Дышит она как-то странно. — Слышите? Мы все утонем. Будет огромная волна. Море вспыхнет. Все умрут. Вы тоже.
— Не знаю, как вас и благодарить, — говорит Фрейзер Мелвиль, протягивая русскому пачку банкнот. Тот смотрит на деньги, кивает и сует их в задний карман: