Вознесение
Шрифт:
Пробка вокруг нас продолжает расти. Странно. По логике вещей должно быть все наоборот: ведь мы движемся в город, а не из него. Тут появляется сам преподобный — стоит перед огромным уличным экраном, на котором мигает надпись: «А ты готов к вознесению?»
Как христианин, я молюсь за Бетани, — говорит человек, вытряхнувший меня из кресла и бросивший на парковке за церковью. — Но я еще и отец. Я люблю свое дитя. И Бога я тоже люблю. И когда одна огромная любовь вступает в противоречие с другой… — Губы преподобного дрожат, глаза сверкают. Часть моего сознания лихорадочно пытается понять: почему столько народу едет в том же направлении, что и мы? — Если старейшины нашей церкви правы в своем убеждении и это событие возвещает конец времен, я молю Господа, чтобы Он восхитил и ее, — продолжает Кролл. —
И почему на каждом втором бампере — религиозная наклейка?
Камера отъезжает назад, и мы видим, где именно собрался молиться Кролл. Фрейзер Мелвиль тихо произносит:
— Емкая оценка. И главное, справедливая.
Отвожу глаза от экрана и часто-часто моргаю. Не может быть!
Как выяснилось, может. Олимпийский стадион превратился в огромный, наспех оборудованный храм.
Резко оборачиваюсь. Бетани спит. Знала она или нет? А может, она сама все и подстроила?
— Оставь ее. Что от этого изменится? Найдем другое место, — говорит физик. — Звони Неду. Надо срочно сообщить ему новость.
Лихорадочно тыкаю в кнопки. Нет сигнала. Набираю снова. И еще раз. Линия заблокирована.
— Если правительство объявило чрезвычайное положение, то все телефоны отключены, — говорит Фрейзер Мелвиль.
Он заметил мой страх и, наверное, его разделяет, хотя внешне абсолютно спокоен. Внутри меня вылетает какая-то затычка, и в образовавшуюся дыру утекает последняя надежда.
По приборной доске ползет паучок. Коричневый и совсем крохотный. В детстве я иногда давила насекомых — отчасти из садистского любопытства, отчасти от нечего делать. Теперь, наблюдая за трудным восхождением членистоногого альпиниста, я перебираю доступные мне способы изменить ход его микроскопической, ни о чем не подозревающей жизни и вдруг осознаю, как глубоко заблуждалась, приняв на веру грандиозную идею о том, будто случившееся с нашей планетой ниспослано нам в наказание. Будто все, к чему мы стремились и что сотворили ради, оскорбляет некий невидимый моральный принцип. Природа не добра и не мстительна. Она не наказывает, не опекает, не холит и не лелеет. Ей нет до нас никакого дела. Для нее мы — такая же биомасса, как баобаб или полярный медведь.
— До пункта назначения один километр, — объявляет навигатор.
— Ты знала, что на стадионе будет твой отец? — спрашиваю я как можно спокойнее у проснувшейся Бетани. Потное лицо блестит, как пластик. Вид у нее такой безмятежный, словно — связанная и покрытая синяками — она проспала не несколько минут, а несколько часов. Вдохнув поглубже, она медленно выдыхает: можно подумать, за время пути она успела пройти курс йоги и с ее помощью отдохнула и телом, и душой.
— Конечно, — улыбается она. Голос задумчивый и чуть ли не мечтательный. — И не я одна. Тысячи людей, и все ждут не дождутся вознесения. Я их видела.
Меня захлестывает гнев. Весь красный, физик рывком оборачивается.
— И ты намеренно, целенаправленно, привела нас в место, хуже которого и не придумаешь! — кричит он. — И мы даже не можем переиграть планы, потому что с Недом теперь не связаться!
Он с размаху бьет по рулю.
— Вертолет сядет там, — тихо говорю я. Во рту пересохло, и мне приходится проталкивать слова мимо языка. — В самой гуще. И нам не остается ничего, как ехать туда. Это ты тоже видела?
— Ага. В львиное логово, — говорит Бетани с милой улыбкой.
В памяти всплывает мое катастрофическое знакомство с преподобным Кроллом. Паранойя похожа на быстрорастущий кристалл: стоит моргнуть — и вот уже новый отросток. «Вас водят за нос, мисс Фокс, — сказал он. — А вы этого даже не видите».
— Эй, вон он! — вопит Бетани, показывая вперед. Лицо ее возбужденно сияет. Невинное
Смотрю, не в силах оторваться.
Мираж, наваждение.
Посреди рукотворного острова вздымается исполинский зиккурат. Под обрывом его сверкающей внешней стены кишат муравьиные толпы — переливаются через пешеходные переходы и просачиваются сквозь пористую поверхность его бока.
Приехали.
Глава шестнадцатая
Я и забыла, каким эпическим размахом, каким сплавом помпезности и целесообразности, какой безграничной способностью к поглощению обладает это сооружение. Стадион — оболочка, обретающая и форму, и жизнь только тогда, когда ее заполняют люди. Попытка осознать этот сложный, не умещающийся в голове механизм, который я наблюдала во время Параолимпийских игр в компании других пациентов (все — спинальники, все — в трауре, каждый по своей утрате), стала одним из тех потрясений, что выдернули меня из беспросветной тоски. Нейропатическая боль, раздиравшая поясницу и отнявшиеся ноги, толкала меня в пропасть, и в какой-то момент я отчетливо поняла, что если не возьму себя в руки, то однажды боль победит. В сочетании с незажившим ощущением утраты — Алекса, Макса, моих ног — картина получалась столь убедительная, что каждый новый день превращался в безмолвную конференцию на тему самоубийства. Однако в те несколько часов, что я провела, наблюдая за колясочниками, которые мчались по беговой дорожке, будто сияющие хромом снаряды, что-то во мне щелкнуло, и я перестала думать о боли. Потом снова нахлынуло непереваренное страдание, а после него наступило медленное возвращение к рутине дней. Но душевный подъем, испытанный во время Параолимпиады, оставил свою печать. Спортсмены подарили нам надежду, цель, к которой можно стремиться, реальное доказательство того, что невозможное достижимо, а жизнь способна в любой момент проложить себе новое русло. Что дух иногда торжествует. Мне хватило ума ухватиться за этот подарок как за спасательный круг.
В тот день что-то во мне изменилось.
А сегодня…
Если бы я верила в Бога, то сейчас просила бы Его о помощи.
Когда мы въезжаем на восточную парковку, сквозь тучи пробиваются ниточки света, рассыпаясь по крышам и капотам сотен машин калейдоскопом цветных бликов. Из чрева стадиона, отраженные освещающими его гигантскими экранами, расходятся упругие волны религиозной музыки. К широким пешеходным мостикам, которые тянутся над окружающей остров водой, оживленно переговариваясь, спешат вереницы нарядных людей. Улыбки, перемигивания, радостные возгласы, напутствия: такое впечатление, что эта благодушная, праздничная толпа собралась на дружеский матч. Миловидная женщина в желтой форме с синими эполетами на плечах жестом показывает, чтобы мы следовали за длинным хвостом машин в дальний конец парковки, и кричит нам вслед: «Благослови вас Бог!»
Физик въезжает на свободное место. Оглядываюсь на экран, установленный на площади перед стадионом: ярусы заполняются на глазах, а на установленной в стороне от центра сцене слаженно репетирует группка из пяти-шести одетых в белое проповедников. На соседнем экране под заголовком «Страна в хаосе» мелькают кадры из новостей Би-би-си, которые повторяет наш миниатюрный телевизор. Протягиваю Фрейзеру Мелвилю бутылку воды. Тот отпивает глоток и возвращает ее мне.
— Придется войти внутрь. С вертолета нас здесь не увидят, — говорю я. Ощущение, что вокруг меня смыкаются стены, стало почти нестерпимым. Нужно поскорее выбраться на открытое пространство, иначе эта медленная пытка меня доконает. Судя по бледному лицу физика, путешествие далось нелегко и ему.
— Мы же прославились на всю страну. Твое кресло плюс размеры здешних экранов — мы и ста метров пройти не успеем…
— Правильно, давайте останемся тут и сдохнем! — радостно предлагает Бетани. — Потонем все вместе, как дружная семья!
Хватаю мобильник:
— Попробую еще раз. Если прозвонимся, то хоть узнаем, где они сейчас находятся. И скажем, что мы тут. По идее, пресс-конференция должна бы уже закончиться, ведь правда?
Физик кивает. Набираю номер телефона Неда, но линия молчит.