Вознесение
Шрифт:
И улыбается — непостижимой, чужой улыбкой. Улыбкой другой Бетани Кролл — милой, нормальной девочки, которая когда-то покупала себе модную одежду, вела сетевой дневник, хихикала с подружками в кино и верила всему, что читала в Библии.
— Так что же Матфей хотел этим сказать? Как вы думаете, преподобный?
Нас ведут к стадиону. Впереди идет Бетани с двумя сопровождающими по бокам, за ними, поотстав на несколько метров, следуем мы с Фрейзером Мелвилем и наш эскорт: мужчина в желтой куртке, ростом чуть выше физика, и коренастая женщина с простым, пышущим здоровьем лицом и холкой, как у быка. Оба хранят упорное молчание. Солнце скрылось за чернеющими на горизонте тяжелыми тучами, многослойными, как геологические пласты.
Чем ближе мы подходим к стадиону, тем заметнее становится перемена в настрое бурлящей вокруг нас толпы. Теперь в воздухе витает странная смесь ликования и отчаяния. По мере того как в тысячах голов укладывается новость о рухнувшей вышке и слова «велика опасность цунами», часть собравшихся застывает на месте с ошеломленным, потерянным выражением внезапно разбуженных лунатиков, в то время как другие откровенно ликуют и в окружении весело гомонящих детей шагают к широкому мосту. Горстка молодых полицейских занята безнадежным делом — пытается утихомирить людей, которые хотели бы уехать, однако не могут выбраться из-за встречного потока машин. За мостом, где растет пешеходная пробка, людской поток веером растекается по площади перед стадионом, собираясь в оживленные группки у огромных, овальной формы ларьков. Некоторые бродят с затравленным, как у беженцев, видом, пытаясь выяснить, что происходит. У фонтана, энергично жестикулируя, спорят мужчины, похожие на ветеранов иракской войны. Целые семейства взбираются на круглые крыши магазинчиков, втягивая за собой немудреный скарб. Почуяв бурление гормонов стресса в людской крови, слишком долго просидевшие в машинах собаки исступленно лают. Над всем этим гомоном бьет электрический колокол, сзывая правоверных. У основания внешней стены люди просачиваются сквозь завесу из прозрачных пластиковых лент, отделяющую площадь от входа на стадион. Мусорные баки переполнены; пахнет картошкой фри и жареной рыбой. Повсюду жуют — торопливо и сосредоточенно, словно решив набить желудок перед предстоящим путешествием. Рядом с рябиной в гроздьях ягод стоит, обхватив себя, старушка с застывшим, одухотворенным лицом, мерно раскачиваясь в странном, одиноком танце. На юбке у нее расплылось темное пятно мочи. Неподалеку идет драка — двое квадратных мужчин лупят друг друга с неутомимостью молотобойцев. По краям площади, рядом с каналом, группки взрослых и детей смотрят новости, застыв перед гигантскими экранами.
На какое-то время я теряю Бетани из виду и, когда снова отыскиваю ее взглядом, понимаю, что она попыталась сбежать: теперь сопровождающие шагают рядом с ней и крепко держат ее за локти. Какая-то белобрысая девчонка плюет ей вслед — на футболке Бетани темным пятном растекается пузырящаяся слюна. Во мне вскипает ярость. Ни о чем не подозревая, Бетани шагает дальше, переставляя ноги словно заводная кукла. Такое впечатление, что она старается держать спину как можно прямее. Поравнявшись с белобрысой, я хватаю ее за руку и начинаю самым непрофессиональным образом шипеть ей в лицо:
— Как ты смеешь так себя вести! Бетани шестнадцать. Она всего лишь ребенок. Больной ребенок.
Она убила свою маму, — парирует та. Крестик на ее шее поблескивает перед самым моим носом. — И в том, что теперь происходит, виновата она.
— Нет. Это не так. Она здесь по веской причине.
— Неправда, — говорит девчонка, глядя на меня сверху вниз с таким презрением, на какое только у подростков и хватает наглости.
— С чего ты взяла?
Мои нервы так напряжены, что я чуть не срываюсь на крик.
— Потому что мне тоже шестнадцать. Я видела ее лицо. Она издевается.
— Скорей, — торопит физик. — Давай не будем ее терять.
Схватив
— Вон она, впереди, — кричит физик, наклонившись ко мне. — Давай попробуем ее нагнать.
Несмотря на послеолимпийскую реорганизацию, стадион кажется еще огромнее, чем раньше, — бесконечное пространство, в котором теряется взгляд. Дальний край погружен в темноту, и от этого возникает впечатление, будто входишь в мрачную пещеру с узкой полоской света у входа. На ближнем конце, окруженная беговой дорожкой, стоит сцена — залитый светом белый диск, в центре которого возвышается каскад белоснежных лилий. Откуда здесь этот шедевр? Кто организовал его доставку в столь короткий срок? Чуть в стороне, за шеренгой микрофонов, сложены ярусы из огромных белых блоков, приготовленные, очевидно, для хора. Группа поддержки продолжает разогревать публику, хотя, почувствовав перемену в настроении толпы, проповедники рассредоточились по краю сцены и каждый обращается к своей части освещенного пространства.
Остановившись, наши сопровождающие затевают торопливую дискуссию, а я обегаю взглядом ряды кресел, надеясь разглядеть в толпе Бетани. Моя подопечная как сквозь землю провалилась. Со всех сторон нас окружают люди — кто-то сидит, кто-то мнется в широких проходах. Сознавая опасность стай, я даже в доколясочные времена чувствовала себя неуютно в толпе. Во мне поднимается волна дрожи. Физик опускает ладонь мне на плечо и сжимает пальцы. Нуждается ли он во мне так же, как нуждаюсь в нем я? Запрокидываю голову, он наклоняется и крепко целует меня в губы. Кто-то толкает его в спину, Фрейзер Мелвиль резко выпрямляется, и мне остается лишь его вкус.
— Сюда. — Моя охранница провожает нас к ряду кресел у сцены. — Оставайтесь здесь, — говорит она деревянным голосом. — Физик опускается на крайнее сиденье, а я пристраиваюсь рядом, в проходе. Она разговаривает с кем-то по внутренней связи. Напрягаю слух, пытаясь расслышать ее слова. — Да, святой отец. Насколько я понимаю, так и есть… Она цитировала Матфея. Прощение… — Неожиданно на ее грубом лице расцветает поразительной красоты улыбка. — По первому вашему слову… Да, сэр, обязательно… Благослови вас Господь, сэр, и вашу семью тоже! До встречи в Царствии Божием!
Во время этой беседы ее напарник куда-то исчез. Через какое-то время я замечаю его на противоположном конце стадиона направляющим людской поток к ближайшим ярусам кресел. Большинство собравшихся заняло самый нижний уровень, и именно здесь беспокойство ощущается сильнее всего. Оно почти осязаемо. Некоторые из присутствующих, впав в истерику, протискиваются сквозь наплывающую толпу, создавая панический встречный поток. Другие, зажмурившись, стоят на коленях и горячо молятся. Какая-то пергидрольная блондинка в розовом халате вскарабкалась на гигантскую колонку и, беззвучно шевеля губами, — не то сбивчиво, торопливо молится, не то произносит многоэтажное ругательство. В руках у нее сверток, который она держит высоко над головой, словно умоляя о чем-то неряшливые, похожие на цветную капусту тучи, вереницей наплывающие на горизонт. «Триш! Слезай, дура!» — кричит ей муж, но он мог бы с таким же успехом говорить с ней по-китайски.
— Где Бетани? — спрашиваю я у охранницы.
— О ней позаботятся.
— Она хочет видеть отца! Для этого мы и приехали!
— Не волнуйтесь, — говорит она. — Она уже на пути к нему.
Мы с физиком обмениваемся тоскливыми взглядами. Никогда еще я не ощущала свое бессилие так остро, как сейчас.
— Добро пожаловать!
Провожаемый светом прожектора, к краю сцены подскакивает молодой, энергичный проповедник и, воздев руки, застывает. Подсвеченная сзади, его светловолосая голова окружена ореолом. За спиной проповедника расстилается непроглядная тьма.