Вознесение
Шрифт:
И улыбается — непостижимой, чужой улыбкой. Улыбкой другой Бетани Кролл — милой, нормальной девочки, которая когда-то покупала себе модную одежду, вела сетевой дневник, хихикала с подружками в кино и верила всему, что читала в Библии.
— Так что же Матфей хотел этим сказать? Как вы думаете, преподобный?
Нас ведут к стадиону. Впереди идет Бетани с двумя сопровождающими по бокам, за ними, поотстав на несколько метров, следуем мы с Фрейзером Мелвилем и наш эскорт: мужчина в желтой куртке, ростом чуть выше физика, и коренастая женщина с простым, пышущим здоровьем лицом и холкой, как у быка. Оба хранят упорное молчание. Солнце скрылось за чернеющими на горизонте тяжелыми тучами, многослойными, как геологические пласты.
Чем ближе мы подходим к стадиону, тем заметнее становится перемена в настрое бурлящей вокруг нас толпы. Теперь в воздухе витает странная смесь ликования и отчаяния. По мере того как в тысячах голов укладывается новость о рухнувшей вышке и слова «велика опасность цунами», часть собравшихся застывает на месте с ошеломленным, потерянным выражением внезапно разбуженных лунатиков, в то время как другие откровенно ликуют и в окружении весело гомонящих детей шагают к широкому мосту. Горстка молодых полицейских занята безнадежным делом — пытается утихомирить людей, которые хотели бы уехать, однако не могут выбраться из-за встречного потока машин. За мостом, где растет пешеходная пробка, людской поток веером растекается по площади перед стадионом, собираясь в оживленные группки у огромных, овальной формы ларьков. Некоторые бродят с затравленным, как у беженцев, видом, пытаясь выяснить, что происходит. У фонтана, энергично жестикулируя, спорят мужчины, похожие на ветеранов иракской войны. Целые семейства взбираются на круглые крыши магазинчиков, втягивая за собой немудреный скарб. Почуяв бурление гормонов стресса в людской крови, слишком долго просидевшие в машинах собаки исступленно лают. Над всем этим гомоном бьет электрический колокол, сзывая правоверных. У основания внешней стены люди просачиваются сквозь завесу из прозрачных пластиковых лент, отделяющую площадь от входа на стадион. Мусорные баки переполнены; пахнет картошкой фри и жареной рыбой. Повсюду жуют — торопливо и сосредоточенно, словно решив набить желудок перед предстоящим путешествием. Рядом с рябиной в гроздьях ягод стоит, обхватив себя, старушка с застывшим, одухотворенным лицом, мерно раскачиваясь в странном, одиноком танце. На юбке у нее расплылось темное пятно мочи. Неподалеку идет драка — двое квадратных мужчин лупят друг друга с неутомимостью молотобойцев. По краям площади, рядом с каналом, группки взрослых и детей смотрят новости, застыв перед гигантскими экранами.
На какое-то время я теряю Бетани из виду и, когда снова отыскиваю ее взглядом, понимаю, что она попыталась сбежать: теперь сопровождающие шагают рядом с ней и крепко держат ее за локти. Какая-то белобрысая девчонка плюет ей вслед — на футболке Бетани темным пятном растекается пузырящаяся слюна. Во мне вскипает ярость. Ни о чем не подозревая, Бетани шагает дальше, переставляя ноги словно заводная кукла. Такое впечатление, что она старается держать спину как можно прямее. Поравнявшись с белобрысой, я хватаю ее за руку и начинаю самым непрофессиональным образом шипеть ей в лицо:
— Как ты смеешь так себя вести! Бетани шестнадцать. Она всего лишь ребенок. Больной ребенок.
Она убила свою маму, — парирует та. Крестик на ее шее поблескивает перед самым моим носом. — И в том, что теперь происходит, виновата она.
— Нет. Это не так. Она здесь по веской причине.
— Неправда, — говорит девчонка, глядя на меня сверху вниз с таким презрением, на какое только у подростков и хватает наглости.
— С чего ты взяла?
Мои нервы так напряжены, что я чуть не срываюсь на крик.
— Потому что мне тоже шестнадцать. Я видела ее лицо. Она издевается.
— Скорей, — торопит физик. — Давай не будем ее терять.
Схватив ручки моего кресла, он резко толкает его вперед. Оба наших надзирателя энергично расчищают путь сквозь толпу. Фрейзер Мелвиль мчит меня сквозь людской поток, вливающийся внутрь стадиона через стену прозрачных полосок. Ощущение такое, будто нас затягивает в чрево кита. Окруженная немыслимой массой плоти, я остро чувствую свою незначительность — песчинка в бурлящем море.
— Вон она, впереди, — кричит физик, наклонившись ко мне. — Давай попробуем ее нагнать.
Несмотря на послеолимпийскую реорганизацию, стадион кажется еще огромнее, чем раньше, — бесконечное пространство, в котором теряется взгляд. Дальний край погружен в темноту, и от этого возникает впечатление, будто входишь в мрачную пещеру с узкой полоской света у входа. На ближнем конце, окруженная беговой дорожкой, стоит сцена — залитый светом белый диск, в центре которого возвышается каскад белоснежных лилий. Откуда здесь этот шедевр? Кто организовал его доставку в столь короткий срок? Чуть в стороне, за шеренгой микрофонов, сложены ярусы из огромных белых блоков, приготовленные, очевидно, для хора. Группа поддержки продолжает разогревать публику, хотя, почувствовав перемену в настроении толпы, проповедники рассредоточились по краю сцены и каждый обращается к своей части освещенного пространства.
Остановившись, наши сопровождающие затевают торопливую дискуссию, а я обегаю взглядом ряды кресел, надеясь разглядеть в толпе Бетани. Моя подопечная как сквозь землю провалилась. Со всех сторон нас окружают люди — кто-то сидит, кто-то мнется в широких проходах. Сознавая опасность стай, я даже в доколясочные времена чувствовала себя неуютно в толпе. Во мне поднимается волна дрожи. Физик опускает ладонь мне на плечо и сжимает пальцы. Нуждается ли он во мне так же, как нуждаюсь в нем я? Запрокидываю голову, он наклоняется и крепко целует меня в губы. Кто-то толкает его в спину, Фрейзер Мелвиль резко выпрямляется, и мне остается лишь его вкус.
— Сюда. — Моя охранница провожает нас к ряду кресел у сцены. — Оставайтесь здесь, — говорит она деревянным голосом. — Физик опускается на крайнее сиденье, а я пристраиваюсь рядом, в проходе. Она разговаривает с кем-то по внутренней связи. Напрягаю слух, пытаясь расслышать ее слова. — Да, святой отец. Насколько я понимаю, так и есть… Она цитировала Матфея. Прощение… — Неожиданно на ее грубом лице расцветает поразительной красоты улыбка. — По первому вашему слову… Да, сэр, обязательно… Благослови вас Господь, сэр, и вашу семью тоже! До встречи в Царствии Божием!
Во время этой беседы ее напарник куда-то исчез. Через какое-то время я замечаю его на противоположном конце стадиона направляющим людской поток к ближайшим ярусам кресел. Большинство собравшихся заняло самый нижний уровень, и именно здесь беспокойство ощущается сильнее всего. Оно почти осязаемо. Некоторые из присутствующих, впав в истерику, протискиваются сквозь наплывающую толпу, создавая панический встречный поток. Другие, зажмурившись, стоят на коленях и горячо молятся. Какая-то пергидрольная блондинка в розовом халате вскарабкалась на гигантскую колонку и, беззвучно шевеля губами, — не то сбивчиво, торопливо молится, не то произносит многоэтажное ругательство. В руках у нее сверток, который она держит высоко над головой, словно умоляя о чем-то неряшливые, похожие на цветную капусту тучи, вереницей наплывающие на горизонт. «Триш! Слезай, дура!» — кричит ей муж, но он мог бы с таким же успехом говорить с ней по-китайски.
— Где Бетани? — спрашиваю я у охранницы.
— О ней позаботятся.
— Она хочет видеть отца! Для этого мы и приехали!
— Не волнуйтесь, — говорит она. — Она уже на пути к нему.
Мы с физиком обмениваемся тоскливыми взглядами. Никогда еще я не ощущала свое бессилие так остро, как сейчас.
— Добро пожаловать!
Провожаемый светом прожектора, к краю сцены подскакивает молодой, энергичный проповедник и, воздев руки, застывает. Подсвеченная сзади, его светловолосая голова окружена ореолом. За спиной проповедника расстилается непроглядная тьма.