Вознесение
Шрифт:
— Мы стоим на пороге сурового испытания, подобных которому еще не было за всю историю нашей нации. — Его голос искажается эхом, звучит странно и глухо. — И наши старейшины, и Библия сходятся в том, что мы подошли к последним временам.
В толпе раздается несколько радостных возгласов и громких хлопков. К ботинку оратора прилип белый лепесток лилии. Смотрю на него, и почему-то к глазам подступают слезы. Воображение рисует мне огромные оранжереи, в которых вынудили распуститься эти цветы, ряды лотков, слепящий искусственный свет, такой яркий, что персонал не снимает темных очков. Люди с источниками пропитания, страстями, машинами, спортивными костюмами, аллергиями, возлюбленными, детьми, любимыми марками хлопьев.
— Так пусть же на них снизойдет благодать! Пусть они придут к Богу! В том-то и весь смысл вознесения!
По рядам пробегает волна одобрения: кто-то свистит, кто-то улюлюкает, кто-то кричит «аллилуйя!». Мне в душу закрадывается подозрение — а вдруг они правы? Краем уха слышу крики женщины в розовом, которая, словно дар, протягивает небу свой бесформенный сверток, наклоняет его, и я вдруг вижу, что это младенец.
За нашими спинами по рядам бежит шепоток. «Убийца… дьявол… начало великой скорби». Как и я, физик всматривается в лица, надеясь обнаружить Бетани. Ее по-прежнему нигде не видно. Пожимаю его ладонь. Наши взгляды встречаются, и между нами искрой пробегает нечто глубокое и сокровенное — чувство, в котором нет никаких сомнений; знание, которое в других обстоятельствах заставило бы мое сердце сжаться не от боли, а от восторга. «Куандо те тенго, вида, куанто те кьеро…»
Но мы обречены.
Во время лекции, которую прочитали мне Кристин и Хэриш Модак в норфолкском доме, раскладывая по полочкам механизм внезапной климатической катастрофы, все это звучало слишком отвлеченно и страха не внушало. Теперь же это знание оживает. Тот, первый толчок, от которого рухнула «Погребенная надежда», породит новые конвульсии. Корабли потонут, лопнут проложенные под водой кабели. От второго толчка дно взорвется изнутри, и тонны породы лавиной устремятся дальше, вздымая первую гигантскую волну. Потом — эффект домино: один оползень вызовет следующие и каждый из них высвободит новые тонны погребенных на дне гидратов. Вереница цунами прокатится по смежным океанам. Метан, лежавший под спудом миллионы лет, устремится к поверхности и, соприкоснувшись с воздухом, мгновенно вспыхнет. Из охваченных огнем океанов забьют в небо потоки газа.
Температура воды и воздуха будет расти с каждым днем, высвобождая новые залежи метанового льда, пока пароксизм не охватит всю планету — континент за континентом, море за морем. Этот порочный круг за считанные месяцы превратит мир в раскаленную пустыню. Растают ледники; потеплевшие океаны разольются, затапливая побережья; леса и города, раздавленные массой бурлящей воды, погрузятся в пучину, по поверхности которой будут плавать жалкие остатки человеческой деятельности: бигуди, канистры, презервативы, пластиковые бутылки, Барби в соблазнительных нарядах.
Словно в ответ на растущую во мне панику, в гомон толпы вплетаются звуки чарующей мелодии. Отовсюду на сцену стекаются хористы в белоснежных одеяниях. Широкая ладонь физика ложится мне на плечо, и я прижимаюсь к ней щекой. По обе стороны от нас на гигантских экранах вспыхивает изображение стадиона. Один край тонет во мраке, второй залит пульсирующим светом прожекторов. Мелькают схваченные крупным планом лица паствы, снятые с разных ракурсов хористы, восторженные проповедники в белом. А потом, когда хор занимает свои места, я вдруг замечаю знакомое лицо.
— Смотри, — говорю я, протягивая руку. В сотне метров от нас, в ряду, предназначенном, очевидно, для важных персон, сидит Джой Маккоуни — в струящемся белом платье, с лилией в блестящих светло-рыжих волосах. В руке она держит свечу. Глаза закрыты, словно Джой погружена в молитву или в медитацию. Хрупкое, угасающее существо в белом саване. Я всей душой ей сочувствую. Ни детей, ни мужа рядом с ней не видно.
Повинуясь невидимому сигналу, пятеро проповедников из группы поддержки дружно поворачиваются к хору и начинают отбивать ритм. Вслед за ними начинает хлопать толпа. Мелодия взлетает ввысь, волнами растекается вокруг нас. Затем вступает хор, сначала без слов — низкое гудение мужских голосов сливается с чистыми, светлыми звуками женских. Пение завораживает и успокаивает, будто морфий. На огромных экранах видны глаза и двигающиеся губы певцов. И, только услышав первые строчки, я узнаю тот гимн, который Бетани пела в машине:
Грешен ли ты? Сбился с пути? Его кровь — путеводная звезда. Хочешь ли зло навсегда превзойти? Великая сила в крови Христа [13] .Рядом с нами пожилая женщина затягивает высокое, дрожащее вибрато, и на меня накатывают воспоминания о службе в Фенитон-парке: чувство сопричастности, единых устремлений, принадлежности к братству хороших людей, их заразительная вера. Хрустальная мелодия течет и переливается, обволакивая, притягивая к себе. Вокруг меня люди раскачиваются, хлопают в ладоши. Мне бы тоже хотелось быть подхваченной на краю пропасти. Или хотя бы верить, что так и будет. Где Бетани? Где вертолет?
13
Здесь и далее — перевод А. Скобина.
«Верь», — говорю я себе.
Пожилая женщина замолкает и резко поворачивается ко мне. Ее глаза горят восторгом.
— Да, милая. Верь! Верь в Него, и войдешь в Его царство!
Господу будешь ли верно служить? Его кровь — путеводная звезда. Его всей душой восхвалять и любить? Великая сила в крови Христа.Мелодия взлетает в финальном крещендо и обрывается, утонув в овациях. Я улавливаю в несущихся из толпы возгласах новые, нетерпеливые нотки. Головы поворачи ваются к проходу, по которому стремительно движется к сцене фигура в белом. В первое мгновение я его не узнаю. Под крики и улюлюканье Леонард Кролл взбегает на сцену, воздевает к небу длинные руки. Его привлекательное, открытое лицо заполняет все экраны — десять гигантских Леонардов Кроллов, излучающих одинаковую энергию и веру. Если в чьей-то крови и есть сила, сегодня она бежит по венам этого человека.
— Друзья! Добро пожаловать в наш храм славы в этот величайший в нашей жизни день!
Его голос заполняет все огромное пространство, взлетает в чернеющее небо. Паства встречает его восторженными криками и взмахами рук. По рядам проносится гул нетерпения, волна радостного смеха. Я снова чувствую укол зависти. Если бы…
— Слава Иисусу, вознесение близко!
Умение увлечь толпу — редкий дар. У него он есть. Внушительная фигура, уверенность жестов, искрометная энергия, несгибаемая вера. Преданные фанаты продолжают свистеть и аплодировать, однако в толпе нарастает и другая реакция — глухая тревога.
Сегодня радостный день, — объявляет Кролл. — День, которого ждали все истинно верующие, о наступлении которого мы молились. Вспомните, что обещал нам Христос: «И как ты сохранил слово терпения Моего, то и Я сохраню тебя от годины искушения, которая придет на всю вселенную, чтобы испытать живущих на земле». Откровение. «После сего я взглянул, и вот, дверь отверста на небе». — Люди шевелят губами, повторяя слова за ним. — «И прежний голос, который я слышал как бы звук трубы, говоривший со мною, сказал: взойди сюда!» — Зал разражается бурной овацией. Соседка Фрейзера Мелвиля, толстая негритянка в красном платье, раскачивается из стороны в сторону. Ее спутник, мальчик с синдромом Дауна, сидит с закрытыми глазами и мечтательно мычит. — Да, друзья мои! Мы вознесемся на небеса и войдем в двери рая! И я лишь один из многих, кто будет повторять эту весть сегодня. — Кролл замолкает. Его лицо омрачается. — Однако в своей радости мы не должны забывать о родных и близких, которые не пришли к Богу и останутся на земле, обреченные на великую скорбь. Мы печалимся о них и молимся, чтобы Бог дал им силы. А теперь я сообщу вам еще одну новость. — Он вскидывает глаза и медленно поворачивается. Его лицо, повторенное на гигантских экранах, теперь выражает глубокую задумчивость. — Сегодня Господь возложил на нас еще одну задачу. Почетную, трудную задачу. — Он делает глубокий вдох и медленно выдыхает. — И признаюсь вам, друзья, для меня она трудна вдвойне. — По рядам пробегает заинтересованный шепот. Кролл замирает и, выдержав паузу, с легкой улыбкой протягивает руку к дальнему краю стадиона. Фрейзер Мелвиль берет меня за руку и стискивает пальцы. — Да славится имя Божие! — восклицает преподобный. Улыбка на его лице сменяется выражением глубочайшей, безграничной любви.