Возникший волею Петра. История Санкт-Петербурга с древних времен до середины XVIII века

Кошель Петр Агеевич

Тайная экспедиция, видимо, не располагала сетью агентуры, которая держала бы ее в курсе всех важнейших явлений в области общественной мысли и общественного движения. Правда, в письме Екатерины II сенатору Суворову по делу Хитрово было сказано: «Впрочем, по полкам имеете уши и глаза», а московский главнокомандующий князь Волконский доносил ей о своем распоряжении обер-полицмейстеру «употребить надежных людей для подслушивания разговоров публики в публичных сборищах, как то: в рядах, банях, кабаках, что уже и исполняется, а между дворянством также всякие разговоры примечаются». Но это, видимо, был случайный материал, не отражавший настроений и фактов жизни хотя бы двух столиц империи с их населением в несколько сотен тысяч человек, не говоря уже о всей остальной России.

Следственные документы Тайной

экспедиции определенно говорят, что главный материал, на котором строились процессы, — это доносы. Широко развитые в практике русской жизни в течение всего XVIII в. доносы в последней трети этого века получили особое значение во всех судебных процессах, и в политических в частности, изменив только после манифеста 13 октября 1762 г. свою форму. Этим манифестом было запрещено произносить «Слово и дело», но все подданные императрицы обязывались доносить в указанные места обо всем, что им станет известно по «первому» и «второму» пунктам; устанавливалась ответственность за недонесение, за ложный донос; последними в практике судебных процессов стали считаться такие доносы, которые не подтверждались или сознанием обвиняемого, или уликами третьих лиц. Поэтому донос о чем-либо сказанном с глазу на глаз был очень рискованным, он легко мог стать ложным, в то же время умолчание о таком факте могло повлечь тяжелые последствия, если автор сказанного сам мог рассказать об этом кому-нибудь третьему и донос поступал от того. Требовалось, чтобы донос следовал непосредственно за получением сведения о проступке.

В практике Тайной экспедиции было немало процессов, где констатирован ложный донос, и потому такие дела оканчивались тем или иным наказанием доносчика.

Содержание доносов, а также сведения, поступавшие к ней, Тайная экспедиция проверяла и дополняла: вызывались и допрашивались свидетели, устраивались очные ставки, составлялись «вопросные пункты». Обвиняемые или свидетели или собственноручно писали показания, или с их слов составлялся протокол допроса чиновниками Тайной экспедиции. Наконец, для проверки сведений, содержавшихся в доносах или в показаниях обвиняемых и свидетелей, чиновники Тайной экспедиции посылались в места, так или иначе связанные с данным процессом. Кроме того, аресты обычно сопровождались обысками, при которых забирались вещественные доказательства в виде записок, писем, документов всякого рода и пр. Широко применявшаяся тогда перлюстрация также часто доставляла Тайной экспедиции важные сведения для производимого ею следствия.

В делах Тайной экспедиции имеются прямые указания на применение пытки к подследственным. Так, например, по приказу Екатерины II в 1762 г. был подвергнут «для изыскания истины с пристрастием под батожьем» Петр Хрущев, а потом и Семен Гурьев.

Не случайно именно Тайная экспедиция и ее московская контора возглавили розыск по делам участников пугачевского восстания, которым они исключительно занимались в течение всего 1774 и большей части 1775 г. Этим же розыском занимались и другие учреждения — губернские канцелярии главным образом районов, охваченных движением, и временные секретные комиссии из гвардейских офицеров, названные Оренбургской и Казанской. В состав комиссий наряду с гвардейскими офицерами входили и чиновники Тайной экспедиции. В этих комиссиях на следственные дела составлялись экстракты, которые направлялись в Сенат, где по ним в Тайной экспедиции выносились решения после получения соответствующих указаний от Екатерины, которая принимала самое деятельное участие в розыске. Приговоры Тайной экспедиции приводились в исполнение секретными комиссиями на месте. Все остальные дела участников восстания, не попавшие по тем или иным причинам в сферу деятельности этих секретных комиссий, рассматривались в обычном порядке в Тайной экспедиции.

Первым по времени, судя по протоколам, было дело лейб-гвардии сержанта Петра Бабаева. Он обвинялся в том, что при взятии Сорочинской крепости войсками восставших публично именовал Пугачева «Величеством Петром Федоровичем... целовал у него руку. А после, смотря на него пристально и по разным сходным с покойным государем Петром приметам, признал его точно за истинного Петра, о чем всюду и всем сказывал и уверял».

Комиссия «всячески старалась извлечь из него признание, увещевала его

сама и через священника и, наконец, водила в застенок для устрашения пыткою, но ни тем, ни другим до желаемого сведения он не был доведен, а утвердился на своем показании». Трудно сказать, что побудило старого солдата стоять на своем. Возможно, здесь сказалась огромная вера в справедливого «надежду-государя». По приговору Тайной экспедиции, утвержденному Екатериной Бабаев был наказан кнутом в «четырех местах, в том числе напоследок в Сорочинской крепости, где от него вышесказанное разглашение последовало».

К 1774 г. относится много дел о привлечении к следствию дворовых, ремесленников и другого люда за распространение слухов. В апреле в розыск был взят крестьянин Панкрат Абакумов, говоривший: «...был он на низу, и что Томского полку целая половина пропала, а оставшаяся половина супротивляется».

Тогда же производился розыск по делу Федора Гориянова, дворового человека отставного поручика Усова. На вопрос целовальника, почему у него, Гориянова, сапоги худы, Гориянов убежденно отвечал: «Дай Бог здоровья Петру Федоровичу, а у него сапоги будут». Во время розыска выяснилось, что и другие дворовые часто говорили между собой о Пугачеве, что он подлинно Петр III, что у него много войска, что он скоро будет в Москве и «они все будут за него стоять, и если бы они были отданы в солдаты, то они бы все пошли к нему на службу». Повар Ремесленников добавлял, что Пугачев не только скоро будет в столице, но еще «белопузых дворян всех перерубит». Дворовых людей били плетьми.

В июне 1774 г. в Тайную экспедицию поступил донос от отставного прапорщика Зубова на крестьянина Петра Пономарева, работавшего у него плотником. На вопрос Зубова, почему он в худом кафтане, плотник ответил, что «взять негде, потому что часто с него на казначейские расходы сходится по рублю. Вот уж придет государь, то что-то им будет», — добавил он. На вопрос, какой государь придет, Пономарев отвечал: «Государь наш и новый царь».

Солдаты Нарвского пехотного полка Ларион Казаков и Никита Копнин в мае 1774 г. были осуждены Тайной экспедицией к наказанию шпицрутенами «через полк шесть раз», что фактически означало верную смерть, за намерение бежать из полка к Пугачеву.

Солдаты Преображенского полка, расположенного в Петербурге, Ляхов, Мясников и Филиппов были пойманы уже в Новгородской губернии. В Тайной экспедиции они сознались в намерении «идти на службу... к Пугачеву... чая получить от него... награждение». Они были наказаны в экспедиции плетьми и отправлены на каторгу в Таганрог, где должны были употребляться «в тяжких казенных работах».

Крестьянин Ульян Филатов, называл Пугачева государем и говорил: «Он всех бояр будет казнить, и ежели бы де была его, Филатова, воля, и он бы боярский род перевел». По розыску стало известно, что подобные разговоры Филатов вел уже несколько недель. В последнем разговоре он делился: «Слава де Богу, недолго нам за господами жить, потому что ныне идет к нам Петр Федорович и всех крестьян отпишет на себя, а господ перевешает».

После подавления крестьянской войны и казни Емельяна Пугачева Тайная экспедиция развернула широкую карательную деятельность. С 1774 г. в Тайную экспедицию из Оренбургской и Казанской секретных комиссий начали доставляться протоколы и розыскные дела. За это время экспедиция вынесла решения по 685 розыскным делам участников мятежа. Из них 177 были делами крестьян, 246 делами казаков, 22 — работных людей (преимущественно молотовых рабочих), 55 — башкир, татар, чувашей и других инородцев, 15 — солдат, 140 — священников и 29 — дворян (главным образом офицеров).

В том числе приговоры были вынесены по делу Юлая Азналина и Салавата Юлаева, пугачевских полковников и есаулов. За исключением 109 человек яицких казаков во главе с Петром Булдыгиным, освобожденных от наказания, потому что они «не только сами явились, но и привезли его (Пугачева) с собой в Уральск, предали правосудию», т.е. в руки правительства, почти все руководители восставших были казнены. Что же касается рядовых участников восстания, то они были подвергнуты различным наказаниям. Крестьян обычно после наказания кнутом или плетьми отправляли к их помещикам или на каторгу в Таганрог и Рогервик, где их должны были «во всю жизнь содержать в оковах», или в Сибирь на поселение.