Возраст третьей любви
Шрифт:
Не дожидаясь ее ответа, так и не сняв сапог, он лег на диван, медленно закрыл глаза. Но и это не помогло. Сквозь сомкнутые веки он видел все то же: Женины глаза, переливающиеся светлым и нежным холодом, как поверхность агата на срезе.
Сердце у него разрывалось от страшной, уже ставшей физической, боли, и Юра хотел сейчас только одного – чтобы оно разорвалось совсем, навсегда, чтобы не надо было больше выдерживать эту муку.
Глава 14
Он отпустил такси на Ленинградском проспекте и пешком пошел к арке, ведущей во
И об этом ничего нельзя было сказать, потому что все уже было сказано, уже было написано о том, как взрослый сын возвращается в родительский дом из своей далекой жизни – как Николенька Ростов на Поварскую…
Но Юрий Валентинович Гринев не думал сейчас обо всем этом и не помнил. Он шел к себе домой, он шел по улице любимого своего города, и это вмещало в себя так много, что не оставалось места для слов.
И все это: мамины поцелуи, восторженный визг Полинки, бросившейся ему на шею, папина улыбка и Евин счастливый взгляд, – все это не умещалось в слова, а умещалось только в слезы, а слезы он сдержал.
– Ты так переменился, Юрочка…
Ева смотрела на него тем любимым взглядом, в котором беззащитность знакомо соединялась с глубокой поволокой.
– Почему? – улыбнулся он, глядя на сестру. – А ты совсем не переменилась.
Они сидели за столом на кухне. Было уже поздно, родители легли, а Полинки, наоборот, до сих пор не было дома. Юра с Евой ожидали ее возвращения, тихо разговаривая вдвоем на кухне.
– Я не знаю почему… – Ева тоже улыбнулась и коснулась ладонью Юриных волос, провела по ним от макушки до лба, как делала это, когда он был мальчишкой, младшим братом. – Ты как будто старше стал, печальнее. И у тебя какая-то тяжесть в глазах, ты знаешь? – ответила она. – То есть не в том смысле, что взгляд тяжелый, а вот как будто ты в себе что-то держишь. Я ошибаюсь? – сказала она и, не дождавшись ответа, осторожно спросила: – Это после того, как тебя на льдине унесло, да?
Сестра была единственной, кто знал, что месяц назад его унесло на льдине в залив Мордвинова. Она была дома одна, ей Юра позвонил, как только его нашли, и Ева клятвенно пообещала ничего не говорить родителям. И, конечно, сдержала обещание.
– Что же ты делал все это время? – переспросила она, потому что Юра по-прежнему молчал.
– Что делал? – усмехнулся он. – Поручик сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет.
– Под каким еще навесом? – удивилась было Ева, но сразу же догадалась: – Ты что, полюбил кого-нибудь, Юрочка?
Конечно, странно было бы думать, что Ева не узнает бунинской фразы. У нее была прекрасная память, а «Солнечный удар» они когда-то, в совсем ранней юности, прочитали одновременно. Просто Юра перечитывал его все время после своего возвращения…
– Когда ты с Левой своим распишешься? – спросил он вместо ответа.
– Скоро, – ответила Ева. – Даже прямо вот-вот, пока ты здесь. Ты же побудешь еще, да, Юра? Да мы никакой свадьбы все равно устраивать и не собираемся. Он давно хотел, это я что-то… Но теперь уже точно распишемся! Лева хороший человек, правда?
– Правда, – кивнул Юра.
Нельзя сказать, что Евин жених произвел на него
Впрочем, Юра подтвердил бы сестре ее мнение, даже если бы Лев Александрович Горейно показался ему полным ничтожеством. Мама уже рассказала ему, что Лева души не чает в Еве, готов исполнить любое ее желание и дня без нее прожить не может. И все это после Дениса Баташова, который всячески демонстрировал Еве ее ненужность! Тут уж все скажешь, что она захочет услышать…
– Я все сомневалась, Юрочка, – тихо произнесла Ева. – Все не могла понять, люблю ли его. По правде сказать, я и теперь этого не знаю. – И, заметив его удивленный взгляд, она объяснила: – Но я должна хоть на что-то решиться, понимаешь? Тут один человек недавно объявился… Не рассказывала тебе мама?
– Рассказывала. – Юра погладил сестру по руке, в которой она вертела чайную ложечку. – Адам Серпиньски, да?
Пан Серпиньски свалился как снег на голову как раз в то время, когда Юра был на заливе Мордвинова. И это был тот самый польский студент из Киева, от которого когда-то родилась Ева…
– Да, – кивнула она. – Значит, ты все знаешь, Юра?
– Знаю, – пожал он плечами. – Да я и раньше знал. Лет еще в десять, кажется, услышал случайно, как родители об этом разговаривали.
– И ты все это время молчал? – поразилась Ева. – Я бы не смогла, наверное… Ну, ты же сдержанный у нас, и не то еще можешь выдержать. – Он слегка вздрогнул при этих словах, но Ева не заметила. – Ну вот, и я его увидела, этого пана Адама… Нет, не могу я все-таки его отцом назвать!
– Да какой он тебе отец? – хмыкнул Юра. – Тоже мне, соскучился на старости лет.
Он и сам никаким образом не связывал этого постороннего человека, о приезде которого ему рассказала мама, с Евой. Даже в детстве не связывал, о чем же теперь говорить!
– Не в том дело, – покачала она головой. – Конечно, папа – это мой папа, и в этом смысле пан Адам мне никто. Но я вдруг почувствовала… Знаешь, как будто в зеркало посмотрелась – и страшно стало.
– Чем же он тебя так напугал, а, золотая рыбка? – улыбнулся Юра.
Ему так легко было в эти минуты – в родном доме, с родной сестрой, – что ерундой казались ее детские страхи.
– Я почувствовала, в чем на него похожа, – помедлив, ответила она. – Он сказал: я не угадал свою судьбу – ну, тогда, когда в Польшу уехал и не решился вернуться к маме, – и от этого сквозь пальцы ушла вся жизнь. Ни в жене не нашел счастья, ни в детях, ни в работе. Он сказал, – улыбнулась Ева, – что есть такая французская поговорка: тот берег всегда горюет о том, что он не этот… И я этого не хочу, ты понимаешь, Юра? – Глубина ее глаз сделалась пугающей, как в омуте. – Я не хочу пропустить свою судьбу только оттого, что ни на что не смогла решиться. Лучше я выйду замуж за Леву хотя бы потому, что он очень этого хочет, чем потом… Чем потом корить себя за то, что не переборола пустых сомнений!