Возраст третьей любви
Шрифт:
Голос у нее задрожал, но она сдержала дрожь. Ей не хотелось, чтобы весь разговор свелся к слезам, после которых он начнет утешать ее и говорить что угодно, лишь бы она успокоилась.
– Не только в ней дело, Женя, – ответил Юра, тоже помолчав. – Хотя в ней, конечно, очень сильно… Мне не надо было с ней сходиться, вот именно с ней, с этой девочкой. И я это с самого начала знал, но поддался своей слабости, сделал так, как мне было удобно. Брезгливый с детства, противны были случайные женщины, спокойствия хотелось, и чтобы, извини, сперма в голову не била. И что теперь? Спасибо тебе, Оленька, за интимные услуги? Но и не только это…
– А что еще? – быстро переспросила Женя.
Сердце
– Мы не сможем с тобой жить, Женя.
В его голосе снова прозвучали те самые нотки, которые так испугали ее вчера.
– Но… почему? – едва слышно прошептала Женя. – Что во мне такого, из-за чего ты не сможешь со мной жить?
– Не в тебе, хорошая, не в тебе. – Он погладил ее по голове, вдел пальцы во влажные колечки на лбу. – Хотя, конечно, каждый сам выбирает свою жизнь, ты и выбрала по себе… Женечка, милая, да ведь я эту жизнь знаю не хуже тебя, если не лучше! И себя знаю неплохо… Не по мне это все, Женя, ничего уже не поделаешь.
– Боже мой, что ты говоришь… – Она опять еле сдержалась, чтобы не заплакать. – Ты о чем говоришь, Юра?!
– Обо всем, – сказал он с таким железным спокойствием в голосе, от которого вся она обмерла, как перед смертью. – О том, что я никогда не буду жить так, как должен жить твой муж, и ты это поймешь раньше или позже. А я уже и сейчас понимаю, мне и пробовать не надо. Это здесь что от мужчины требуется, Женя? Чтоб дров принес да в медведя пульнул, – усмехнулся он. – Но ведь это только здесь, а такой экзотики никогда в твоей жизни больше не будет! – Он порывисто сел на топчане, голос его стал взволнованным, живым, и она с невыносимым сердечным трепетом разглядела в его темных глазах глубокую синеву. – Женя, милая, да ведь развеется когда-нибудь туман, подберут нас когда-нибудь!
– Может, еще не найдут… – тоскливо пробормотала она.
– Найдут, Женечка, найдут. – Юра улыбнулся, но улыбка получилась невеселая. – Ребята сразу побережье облетят, как только вертолет смогут поднять, я-то знаю. Ну ты представь: приехали мы с тобой в Москву – и что дальше?
– А что такого дальше? – не поднимая глаз, спросила она. – Ты же любишь Москву, я же вижу, слышу…
– Люблю, – кивнул он. – Я не о Москве сейчас говорю – о тебе… Женечка, у тебя ведь там такая жизнь, в которой мне просто не будет места, просто времени у тебя на меня не останется, понимаешь? Ты не возражай, не возражай! – сказал Юра, заметив ее протестующий жест. – Даже не в занятости дело, я-то дома тоже редко бываю, и пеленать меня не надо. Но в то время, что мы не будем видеться – почти во все наше время, Женя! – у нас будут такие разные жизни, которых не совместить. Никаких ночей для этого не хватит! Все другое в том кругу, в котором ты будешь жить, и от мужчины там нужно совсем другое, чем я тебе могу дать. Ты же и сама понимаешь, только делаешь вид, что это неважно… – Юра снова лег на спину, глядя на низкие бревна перекрытий; Женя сидела рядом, пыталась поймать его взгляд, и не могла. – И я тебе скажу, что будет: я от ревности буду дохнуть, хоть и зная, что никаких поводов нет. Но ведь с этим не совладаешь, когда ты каждый день не просто из дому уходишь, а как будто в другое измерение… А ты сначала мучиться будешь мною, потом раздражаться, потом тяготиться, а потом… Зачем до этого доводить, Женя? И вообще… Ведь я не мальчик, которого бабушка за собой таскала, чтобы он жизненного опыта набирался. Набрался тогда выше крыши, а теперь весь у меня опыт другой. Нужен тебе будет такой муж, которого никуда – ни на тусовку, ни на презентацию?
– На презентацию?
Горечь прозвучала в ее голосе, но Юра не расслышал или не захотел расслышать.
– Никуда, – жестко повторил
Женя вслушивалась в его голос, и что-то странное происходило с нею… Неодолимая, отчаянная апатия охватывала ее. Она уже не понимала, прав он или не прав, ей не хотелось возражать, вообще ничего не хотелось говорить. Она молчала и чувствовала, что только Юрина рука, которую она не выпускала все это время и которая, вопреки его словам и голосу, тихо гладила ее пальцы, – только его рука, как ниточка, удерживает ее в реальности. Она всей собою вслушивалась в эти ласковые движения и потому не понимала уже его слов.
Юра вдруг легонько сжал ее руку, положил себе на грудь.
– Не слушай ты ничего, Женя, – сказал он едва слышно. – Вот здесь послушай… Вся ты у меня здесь, не могу я без тебя…
Она не только руку, но и голову положила ему на грудь, закрыв глаза, вдохнула запах дыма, которым пропитался его свитер. Сердце его то билось тихо и нежно, то торопилось, торопилось, убегало…
– Запутался я совсем, моя родная, – шепнул он. – Все во мне к тебе тянется – и все во мне против… Я же от этого всю жизнь убегаю, Женечка. Вот как раз от этих отношений с людьми, в которые ты сейчас по уши влезешь. Когда интриги, карьера, неясности. И что ты считал хорошо, то, оказывается, уже считается плохо. Трус я просто, Женечка, а тебя мучаю, от тебя закрываюсь умными словами! Но, видно, мне уж не перемениться. Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг…
Она уже не слышала его последних слов – чужих, но таких, которые могли быть его словами. Она понимала неотвратимость всего, что он сказал, и, забыв обо всем, как в омут бросаясь, отдалась его последней нежности, и страсти, и любви, и разлуке…
Глава 11
Слова о собственной трусости вырвались у него от отчаяния. Но он понимал, что почти прав. Ну, может быть, не совсем трусостью называется чувство, которое вело его по жизни, позволяя, как подводные камни, обходить все, что он обозначал словами: «Не хочу». Может быть, это было просто нежеланием насиловать свою душу.
Но сейчас, когда вся его душа рвалась только к Жене, Юре казалось, что трусость – самое точное слово, потому он его и произнес.
Он знал, что не притворяется, не рисуется, не старается выглядеть лучше, чем есть. Он действительно не хотел, и просто не мог, принимать участие в той жизни, которой, как он уже понял, Женя жила все время, пока не побежала по льдине темная водянистая трещина…
Он еще мальчишкой это понял, во время одного из множества светских вечеров, на которые брала его с собой бабушка Миля.
– Зачем мы туда идем? – спросил Юра, глядя, как бабушка с особенной тщательностью закалывает свои роскошные гнедые волосы каким-то необыкновенным медным гребнем с крупными камнями. – Ты же не любишь Людмилу Васильевну. И почему ты хочешь, чтобы я с тобой пошел?
Ему недавно исполнилось пятнадцать лет, а выглядел он взрослее, изящнее, чем выглядит подросток, хотя и был невысок ростом. И ему ужасно не хотелось идти «на раут» к женщине, которую бабушка Миля не называла иначе, как стукачкой и стервой, и в доме которой царила чопорная скука.