Возрождение Зверя. Любовь за гранью 12
Шрифт:
Но вот Ками… Ками, плачущая каждую ночь за стенкой, а поутру рассказывающая Ярославу, что их папа — на самом деле рыцарь, который в поход на драконов, и вернется, как только убьет последнего из них… И Ярик, который улыбался, слушая ее и восторженно рисуя на бумаге истории сестры. А Сэму хотелось верить в то, что никогда они не узнают, что их отец был не рыцарем, а самым злобным из драконов. Тем, который украл не саму принцессу, а ее сердце, и теперь она не могла жить, не могла смеяться и дышать без этого сердца, превращенная жестокими чарами в куклу с дырой в груди.
Сэм не нашел тогда ничего, ни в одной из библиотек ни одной из стран, в которых искал. Не сам, конечно. Тогда он был слишком
И поэтому ищейка беспрекословно отчитывался ему о своих тщетных попытках найти хоть какие-нибудь сведения о расе нейтралов. Единственное, что им удалось раскопать — нейтралом мог стать любой, пройдя определенный ритуал и полностью отказавшись от прежней жизни. А это значило, что Ник сделал осознанный выбор. Что он предпочел спрятаться в горах, вместо того, чтобы продолжить бороться за свою семью. И именно за этот выбор мальчик, когда-то фанатично восхищавшийся им и любивший его всем сердцем, стал его презирать.
Сэм протянул руку к завибрировавшему на полу возле кровати смартфону и поднес его к лицу, улыбнулся, увидев текст: "Дуй ко мне. Я все организовал. Телочки будут уже через пару часов". Быстро набрал ответ и отложил смартфон, уже предугадывая реакцию друга.
На его "Не хочу. Сегодня без меня", наверняка, придет что-нибудь типа "Ты высокомерная задница, Мокану. Сиди и тухни там один. Не забудь лишний раз протереть салфетками экран телефона".
Уилл — его лучший друг, единственный, кому было позволено так общаться с Мокану-сыном. Единственный, кому было позволено насмехаться над откровенно ненормальной брезгливостью Самуила. Единственный, потому что в нем Сэм был уверен как в себе самом. И не только в его надежности, но и в страхе перед собой. Сэм достаточно времени провел с отцом в их столовой, присутствуя на деловых обедах, чтобы понять, как можно ненавязчиво приучить собеседника к мысли о том, что лучше умереть, чем попробовать предать семью Мокану. И Уилл видел, на что был способен его друг и товарищ со школьной парты, чтобы позволить себе подобные мысли.
Но ублюдок не упускал повода ткнуть парня в его маниакальную одержимость чистотой собственного тела. Ему казалось невероятным, что молодой мужчина, вокруг которого вились стаями самые красивые девушки Лондона, брезговал прикасаться к их телам до принятия душа, никогда не целовал их в губы и испытывал омерзение от предложения попользовать ту или иную куколку вдвоем. Только стерильно чистый секс на стерильно чистых, пахнущих дорогим кондиционером для белья простынях, обязательно на территории самого Мокану. Без рук, без ласк, без признаний в любви, без громких стонов… и никогда, ни при каких обстоятельствах не пить их кровь во время соития. Только голый секс. Только наслаждение тела и ничего больше. А, впрочем, ничего больше они и не могли ему предложить.
Сэму нравились девушки. Всегда. Хорошенькие лица, упругие задницы, красивая грудь и длинные ноги, ему нравилось, как они на него смотрят и как загораются возбуждением их глаза. Но ему не нравилось все, что нарушало его личные границы комфорта. Поцелуи, слюни, запахи. Все, что обычно происходит на первой стадии отношений. Сэм пробовал. Его стопорило от одной мысли прижаться ртом к чьему-то рту. Обо всем остальном он даже думать не мог. Только трахать или позволять им ублажать себя ртом. Непременно в резинке. Но такое не предложишь обычной сверстнице.
Поэтому он предпочитал эскорт-услуги ВИП категории, когда за определенную высокую цену умопомрачительная шлюха выполняла любой его каприз и была почище и здоровее даже самой чопорной и брезгливой замужней леди.
Сэм стиснул челюсти, отгоняя от себя воспоминания. Воспоминания о том, как впервые в жизни испытал самое настоящее отвращение, оставившее незабываемый след на его восприятии женщин в целом. Воспоминания, от которых тянуло блевать даже сейчас, по истечении около шести лет.
Да, он не нашел тогда ни одной книги о нейтралах в ящике отца, но зато наткнулся на его дневник. Кто бы мог подумать, что Николас Мокану будет вести дневник. Сэм бы не поверил на слово, если бы сам не увидел его, не прочитал, не запомнил каждое слово. Точнее… не увидел каждое слово, оставленное в этих записях отцом. Именно увидел. Кадры фильма, изображавшие историю, поведанную Мокану на пожелтевших от слез его матери листах.
Сверхспособность, о которой Сэм явно не просил. Он видел все. Видел в мельчайших деталях историю любви своих родителей, чувствовал боль, которую испытывал отец, сдерживал слезы, когда читал о том, как тот едва не сошел с ума, думая, что Марианна умерла… думая, что сам убил ее. Нет, Сэм тогда не обвинял его за то насилие, что отец сотворил по отношению к матери. В какой-то мере он его даже понимал. Понимал его мотивы, его ярость, его ревность. Он читал его мысли и поймал себя на ужасающей мысли, что у отца просто не было шансов поверить в невиновность любимой женщины. Только не после того, что он пережил до встречи с ней. После такого люди ломаются… и бессмертные тоже. А те, кто не сломался, теряют способность прогибаться, лишаются способности видеть полутона, ощущают только сверхэмоции… Он читал и невольно восхищался силой духа Ника, его глазами смотрел на Марианну и ощущал трепет в груди от мысли, что эта женщина, которой поклонялся, да, поклонялся по-своему, по-звериному, Ник в своих записях, его мать. Женщина, давшая ему жизнь… Сильная, волевая, умеющая любить так, что перед мощью ее любви крушились любые преграды, склоняли головы короли и палачи…
А потом Сэми рвало. Рвало долго. Когда закончилось содержимое желудка, мальчику казалось, что сейчас он начнет исторгать кишки, другие внутренности. Потому что он увидел то, что не должен увидеть ни один ребенок. Читая излияния отца, он смотрел на Мокану его же глазами… Мокану голого, покрывавшего сразу несколько женщин, жадно слизывавшего с них кровь и сжимавшего до синяков смуглыми ладонями белые груди. Он видел его глазами свою бледную, иссохшую, истощенную голодом мать, с болью во взгляде наблюдавшую за этой вакханалией. Гребаный подонок трахал своих шлюх на ее глазах, а Сэми казалось, он слышит шлепки их тел, чувствует вонь похоти от тел этих смертных, видит испачканные кровью тела, и его пробирала дрожь омерзения. Впервые он испытал разочарование. Впервые ощутил это чувство в груди, пока пил холодную воду из-под крана, стараясь выровнять дыхание. Потом Ник не раз и не два неосознанно подвергнет своего сына именно этому испытанию — постараться продолжать любить отца, несмотря на отчужденность, поселившуюся в нем с той самой записи.
Тогда Сэм захлопнул дневник Мокану и убрал его на место, не желая еще больше терять те крупицы любви, которые пока трепыхались в нем.
Смартфон снова завибрировал, и Сэм нехотя потянулся к нему. Нужно будет позвонить сегодня Зоричу. Он не мог сидеть в стороне, пока лучшие семьи Братства кто-то планомерно уничтожал. И самое ужасное — Сэм догадывался, кто был причастен к этому. Особенно после того, как услышал вопли отца в голове. Точнее, самый настоящий рев зверя, спрашивавший о матери. Сэм тогда старался не думать о том, что поступает в точности, как сам Ник, скрывая местонахождение и ауру матери от него. Скрывая его мысли от нее.