Возрождение
Шрифт:
Вот, кстати, характерный аспект неспешного путешествия в одиночестве. Лезут в голову всякие мысли, одна лучше другой. Хорошо, догоню я этого Фаррела. А дальше-то что? Попрошу вежливо — «господин хороший, девушку отдайте-ка, я её домой отвезу, к папе с мачехой». Сразу возникает два вопроса. Во-первых, а хочет ли Лена возвращаться в отчий дом, из которого сама же и сбежала? Во-вторых, он сразу меня проткнёт чем-нибудь острым, или сперва поглумится?
В принципе, я верю в человеческую доброту. Я вполне могу допустить, что этот всадник способен бросить медную монету нищему, накормить голодного, защитить слабого. Тот факт, что этот, возможно, добрейшей души человек
— Фрося, ты хочешь, чтобы тебя съели?
Кажется, она согласна стать шашлыком, лишь бы её не заставляли тащиться в какую-то неведомую даль.
— Дура ты, Фрося. Даром, что философский вид на свою морду напускаешь.
Мораль сей басни такова — всадник Фаррел «в законе», а я тут как раз выступаю в роли того миссионера, что пытается перетянуть людоедов в вегетарианство. Возмутитель спокойствия. А что правильное общество должно сделать с возмутителем спокойствия? Правильно, изолировать его от себя, дабы не мешал жить по заветам отцов и дедов. Вот Фаррел меня и изолирует — и ведь прав будет.
Интересно, сколько стоит рабыня?
— Как думаешь, Фрося, молодая, но очень худая девка стоит больше, чем старая и ленивая лошадь? Если меньше — я тебя на Лену махну не глядя.
Есть такой анекдот. Турист, проживший месяц в пустыне, рассказывает: — «Сначала ты разговариваешь сам с собой, через неделю начинаешь разговаривать с ящерицами, через две понимаешь, что они с тобой говорят. А потом оказывается, что ты их с интересом слушаешь». Не знаю, как тот турист, но неделю я свёл к трём дням и с лошадью уже говорю. Вероятно, скоро она начнёт отвечать.
Ну ладно, а какие у меня варианты? Я сейчас не про Фросю, я про всадника и его рабыню. Вариант первый — дождаться, пока они устроятся на ночлег, после чего выкрасть девчонку. Эдакий Михаил Чингачгукович… неслышно подобрался, разрезал стягивающие юную деву путы, взвалил её на плечо — и бежать, бежать! Ну а Фрося, для полноты картины, тут же оборотится в полудикого мустанга и с удвоенным грузом на спине умчится от взбешенного рабовладельца. Вариант второй — устроить засаду и всадить аборигену стрелу в… ну, короче, куда-нибудь, чтобы стал посговорчивее. Самый, замечу, реалистичный вариант. А промахнусь — сделаю себе харакири. Если успею.
Есть путь честный и прямой. Выкупить у Фаррела девушку. Хоть её же луком рассчитаться, хоть златоустовским ножом. Ну не может рабыня, к тому же такая худая, стоить больше, чем блочный «Хойт»! Воин должен оценить. И опять-таки — кто, скажите, помешает воину этот лук, этот нож, а также всё остальное моё имущество, включая хронически безрадостную Фросю, попросту приватизировать, оставив меня гнить в придорожных кустах?
Мда, что-то мой поход нравится мне всё меньше и меньше.
— Скажи-ка, Фрося, нам долго ещё ехать?
— Такими темпами — вечность.
Оппа… кажется, приехали. В смысле — приплыли. «Я уехала. Прощай навсегда. Твоя крыша». Что там дальше по программе? Я буду
— Михаил, ты заснул?
Я тряхнул головой, пытаясь вернуть ясность мыслям. Затем сообразил, что голос исходит не от унылой Фросиной морды, а откуда-то у меня из-за спины. И голос, кстати, смутно знакомый.
— Галя?
Выглядела волшебница, надо признать, «на все сто». Дева-воительница восьмидесятого уровня. Изящная кольчужка тончайшего плетения — как мне кажется, такую можно пальцем проткнуть, если как следует надавить, высокие, почти до колена, сапоги из тёмно-зелёной кожи, зелёный же плащ, чуть ли не шёлковый, красиво струится к самой земле. На поясе — меч… ага, знакомая штука. Трофей с того седого покойника. Блондинистые волосы эффектно рассыпались по плечам. В общем, прямо картинка из какой-нибудь фэнтэзийной компьютерной игры. Только один нюанс — там женские персонажи часто щеголяют голыми ногами, да и бюст раскладывают в бронелифчике так, чтобы противник утратил всякую способность к сопротивлению. Видимо подразумевается, что лучшая боевая экипировка — это убийственная красота. Увы, полюбоваться Галиными ножками я мог только в своём воображении — между кольчугой и сапогами просматривались лишь довольно мешковатые штаны из плотной чёрной ткани. И кольчуга под горло и до запястий, никаких тебе обнажённостей.
— Ага, это я, — кивнула юная волшебница. — А упомянутая тобой Фрося, надо понимать, это милое блохастое создание?
— Фрося — мой друг и транспорт, — вступился я за моё «удачное» приобретение.
— И собеседник, — подколола девушка.
Только тут я заметил, что волшебница не одна. Чуть поодаль стояли двое — один мужчина весьма в годах, невысокий и слегка раздобревший. Второй — длинный парень с совершенно идиотскими усиками-ниточками и собранными в хвост волосами. Волосы, кстати, светлые, а усы — тёмные. Что из этого он красит?
Я вообще-то к таким типам отношусь без особой симпатии. Нет, я не гомофоб — в наше время и в нашей стране неизвестно, что лучше, быть сторонником «нетрадиционных отношений» или их ярым противником. И в том и в другом случае заклюют. Личное мнение лучше держать при себе. Но и воспринимать всерьёз эдакого индивидуума я не могу. Хотя кто его знает, может, это у него просто образ такой. Вон, Галя из себя валькирию изображает, а этот… ученик чародея? Наверняка нерадивый.
— Других нет, — буркнул я, имея в виду «собеседника». — Вернее, не было.
— Теперь есть, — усмехнулась Галя. — Знакомься, Миша. Это господин Руфус Гордон, экзорцист. С ним его ученик, Николаус дер Торрин. Прошу любить и жаловать.
— Очень приятно, — я спрыгнул на землю и протянул руку. — Михаил Орлов.
— Можно просто Миша? — Гордон стиснул мою ладонь.
Мда… может, он и выглядит располневшим и неповоротливым, но рука у него, как тиски. Уважаю. И меч у него такой себе серьёзный. Я, прямо скажем, не знаток, но это же сразу видно, когда человек пользуется чем-то, к чему непривычен. Скажем, возьмите женщин и их маленькие сумочки-клатчи. У одной эта сумка — как продолжение руки, другая же явно не знает, что с ней делать. И это заметно. У господина Гордона меч на поясе висел так, словно являлся столь же привычным атрибутом, сколь для городского жителя — мобильный телефон. Если оружие убрать — образу господина Гордона явно будет недоставать чего-то важного.