Возрождение
Шрифт:
Справа от нас стояла ветхая хижина с замшелой дырявой крышей и выбитыми окнами. Вместо краски стены хижины покрывала вязь из граффити, но такая блеклая, что ничего не разобрать. Впереди над нами возвышалась огромная гранитная глыба, из вершины которой, как Джейкобс и рассказал мне полжизни назад, торчал железный стержень. Он тянулся к тучам, таким черным и низким, что до них, казалось, можно было дотронуться. Слева от нас, куда и смотрела Астрид, в сторону океана бежали поля, холмы и серо-зеленые мили лесов. Там все еще светило солнце, заставляя мир сиять.
— Бог ты мой, и это место
— Да я и сам тут ни разу не был, — ответил я. – Мой бывший священник рассказал мне…
Ничего больше я сказать не успел. С неба ударила ослепительная молния. Астрид взвизгнула и обхватила голову руками. На миг – странный, ужасный, чудесный миг – мне показалось, что воздух превратился в наэлектризованное масло. Я почувствовал, как все мои волосы, даже тоненькие волоски в носу и ушах, встали дыбом. Потом раздался щелчок, будто бы щелкнул пальцами невидимый великан, и второй заряд ударил прямо в стержень, окрасив его в ярко-синий цвет, сполохи которого танцевали вокруг головы Чарльза Джейкобса в моих снах. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы не ослепнуть. Когда я их открыл, шест полыхал вишнево-красным. «Как подкова в кузничном горне», — сказал тогда преподобный, и так оно и было. Гром не заставил себя ждать.
— Хочешь, уедем отсюда?! – проорал я, чтобы перекрыть звон в своих собственных ушах.
— Нет! – крикнула она в ответ. – Туда! – указала она на остатки хижины.
Я хотел было сказать ей, что в машине безопаснее (вроде бы я где-то слышал, что резиновые шины послужат заземлителем и защитят от молнии), но ведь над Скайтопом пронеслась не одна тысяча гроз, а старая хижина все еще стояла. И пока мы, держась за руки, бежали к ней, я понял, почему: молнии притягивал стержень. По крайней мере, до сих пор.
Когда мы добрались до открытой двери хибары, по граниту забарабанил град размером с гальку.
— Ай! Ай! Ай! – кричала Астрид… и в то же время смеялась. Она влетела внутрь. Я – за ней, как раз тогда, когда мелькнула очередная молния. Эдакая канонада на поле брани Судного дня. На этот раз молнии предшествовал треск, а не щелчок.
— Смотри! – Астрид схватила меня за плечо.
Вторую атаку на стержень я пропустил, но зато ясно увидел ее последствия: по покрытому каменной крошкой склону шариками катились огни святого Эльма. Полдюжины огней. Один за другим они потухли.
Астрид обняла меня, но этого оказалось мало: сцепив руки на моей шее, она вскарабкалась на меня и обхватила ногами.
— Это просто сказка! – крикнула она.
Град сменился ливнем. Скайтоп скрыла завеса дождя, но стержень виднелся отчетливо, потому что в него не переставая били молнии. Он светился голубым и лиловым, потом алым. А потом гас только для того, чтобы заполыхать снова.
Такие сильные ливни редко бывают долгими. Когда дождь поутих, мы увидели, что гранитный склон под стержнем превратился в реку. Гром потихоньку терял свою ярость и переходил на ворчание. Повсюду слышалось журчание воды, словно бы сама земля что-то нам нашептывала. На востоке все еще светило солнце: над Брунсвиком, Фрипортом и Салимовым Уделом, где мы увидели не одну, не две, а целых полдюжины радуг, которые пересекали друг
Астрид развернула меня к себе.
— Мне нужно кое-что тебе сказать, — прошептала она.
— Что? – Мне вдруг почудилось, что она испортит эти непередаваемые минуты заявлением, что хочет порвать со мной.
— В прошлом месяце мама отвела меня к доктору. Она якобы не хочет знать, насколько у нас все серьезно, мол, это не ее дело, но ей нужно удостовериться, что я забочусь о себе. Так она выразилась. А еще: «Скажешь доктору, что они тебе нужны из-за нерегулярных и болезненных месячных. Когда он увидит, что ты пришла со мной, то все поймет».
Я сначала не понял, о чем это она.
— Противозачаточные, дурачок. — Астрид стукнула меня в грудь. — «Оврал». Нам теперь можно, потому что с тех пор, как я начала его принимать, у меня уже были месячные. Я ждала подходящего случая, и если это не он, то другого не будет.
Она отвела от меня взгляд блестящих глаз и принялась кусать губы.
— Только… только не слишком увлекайся, ладно? Думай обо мне и будь нежным. Потому что мне страшно. Кэрол мне сказала, что ей в первый раз было очень больно.
Мы раздели друг друга, наконец-то — полностью. За это время из-за туч выглянуло солнце, а журчание воды потихоньку стихло. Руки и ноги Астрид уже успели загореть. Все остальное было белым, как снег. Золотистые волосы у нее на лобке скорее не скрывали, а подчеркивали ее лоно. В углу хижины, там, где крыша оставалась целой, лежал старый матрас: не мы первые использовали это место по его сегодняшнему назначению.
Направив меня, Астрид заставила меня остановиться. Я спросил, все ли хорошо. Она сказала, что да, но ей хочется все сделать самой.
— Замри, милый. Просто замри.
Я замер. Какая мучительно-приятная агония. Она подняла бедра. Я вошел глубже. Еще выше. Еще глубже. Помню, как я смотрел на матрас с его истертым узором, пятнами грязи и одиноко ползущим по нему муравьем. Как Астрид снова подняла бедра, и я вошел в нее до конца.
— Боже! – задохнулась она.
— Тебе больно? Астрид, тебе…
— Нет, все чудесно. Наверное… можешь начинать.
Я начал. Мы начали.
То было наше лето любви. Мы занимались ею в самых разных местах — однажды в трейлере Цицерона Ирвинга даже сломали кровать в спальне Норма, и нам пришлось собирать ее заново, — но чаще всего пользовались хижиной на Скайтопе. Она стала нашим местом, и мы нацарапали свои имена среди сотен прочих на одной из стен. Другой такой грозы, впрочем, не было. По крайней мере, не в то лето.
Осенью я уехал в Мэнский университет, а Астрид — в Саффолкский университет в Бостоне. Мне казалось, что эта разлука временна: мы могли видеться на каникулах, а в туманном будущем, когда получим свои дипломы, даже пожениться. И вот одна из немногих вещей, которые я с тех пор усвоил насчет фундаментальных различий между полами: мужчины предполагают, а женщины располагают.
В тот грозовой день, когда мы возвращались домой, Астрид сказала:
— Я рада, что ты был у меня первым.
Я ответил, что тоже рад, даже не поняв, что значат ее слова.