Возрождение
Шрифт:
— Ну что за херня, — сказал я.
Я смутно помню все то, что происходило со мной в те времена, но ее ответ звучит у меня в ушах так четко, будто я услышал его две минуты назад:
— Нет, солнышко, это жизнь.
И она снова отвернулась к телевизору, где какой-то придурок бил чечетку.
Я не собирался искать ширево днем — даже на ярмарке — и потому оставался в «Фейрграундс Инн» до половины второго (просто чтобы позлить эту деревенскую девку). Потом взял дорожную сумку в одну руку, чехол с гитарой в другую и пошел куда глаза глядят. На заправке «Тексако», где Норт-Детройт-авеню переходит в Саут-Детройт-авеню, я остановился передохнуть. К тому времени я хромал на левую ногу, а бедро пульсировало в такт сердцебиению. В мужском туалете я достал половину
Неприятность с левой ногой случилась в солнечный летний день восемьдесят четвертого года. Я ехал на «Кавасаки», а по встречной полосе катил какой-то старый пердун на «Шевроле» размером с прогулочный катер. Его вынесло на мою полосу, и мне пришлось выбирать из двух вариантов: свернуть на обочину или принять его в лоб. Разумеется, я сделал очевидный выбор, и пердун спокойно проехал мимо. Ошибкой стала моя попытка вернуться на дорогу на скорости сорок миль в час. Совет всем мотоциклистам-новичкам: не виляйте по гравию на скорости сорок миль в час. Меня вышвырнуло из седла. Я сломал ногу в пяти местах и раздробил бедро. Вскоре после этого я открыл для себя Счастье Морфия.
Ноге стало лучше, почесуха и тряски на некоторое время ушли, так что от заправки я зашагал чуть бодрее. Дойдя до автовокзала, я уже спрашивал себя, какого черта так долго торчал с Келли и его косорукой кантри-группой. Мое призвание не в сопливых балладах (в тональности до-мажор, спаси и помилуй). В конце концов я рокер, а не какой-нибудь говнодав.
Я купил билет до Чикаго на завтрашний полдень, что дало мне право оставить сумку и «Гибсон SG» (единственное из ценного, что у меня осталось) в камере хранения. Билет обошелся мне в двадцать один доллар. Сидя в туалетной кабинке, я пересчитал оставшиеся деньги. Вышло сто пятьдесят девять долларов — примерно то, на что я и рассчитывал. Будущее засияло новыми красками. Раздобуду дурь на ярмарке, где-нибудь перекантуюсь ночью — может, в местном приюте для бездомных, может, на улице, — а завтра «Грейхаунд» отвезет меня в Город ветров. Как и в любом другом большом городе, там есть тусовка музыкантов, где те общаются друг с другом, рассказывают анекдоты, делятся сплетнями и пытаются пробить концерт. Кому-то это сделать сложнее (аккордеонистам, например), но хороший ритм-гитарист всегда нарасхват, а я играл чуть лучше, чем просто хорошо. К 1992 году я мог заменить соло-гитариста — если возникала необходимость и я был в адекватном состоянии. Оставалось только попасть в Чикаго и пробить концерт до того, как Келли Ван Дорн пустит слушок, что на меня нельзя положиться, — а этот мудозвон на такое был вполне способен.
До вечера нужно было скоротать минимум шесть часов, и я приговорил остаток своей заначки. Когда с этим было покончено, я купил в киоске вестерн в мягкой обложке, сел на скамейку, открыл книжку где-то на середине и вырубился. Проснулся я от собственного чиха. На часах было семь вечера. Для бывшего ритм-гитариста «Белой молнии» настало время отправиться на охоту за дурью.
Когда я добрался до ярмарки, от заката на западе осталась лишь жалкая оранжевая линия. Я, конечно, хотел приберечь деньги на покупку дури, но пришлось разориться на такси, потому что чувствовал я себя отвратно. И дело не только в обычных для наркомана трясучке и ломоте. У меня снова разболелось горло. В ушах стоял резкий гул, и я весь горел. Я убеждал себя, что последнее – это нормально, потому что вечер выдался неимоверно жарким. Что же до остального, то после шести-семи часов сна все как рукой снимет. Высплюсь в автобусе. Мне хотелось привести себя в порядок перед очередным призывом в Армию Рок-н-ролла.
Главный вход на ярмарку я обошел стороной, ведь только идиот будет искать героин на выставке ремесел или демонстрации скота. Дальше был парк развлечений Белла. Сейчас этого парка уже нет, но в сентябре 1992-го он работал в полную силу. Вагончики обеих американских горок – деревянного «Зинго» и более современной «Дикой кошки» — сновали туда-сюда не переставая, и на каждом повороте и крутом спуске округу оглашали веселые крики пассажиров. У водных горок, «Гималаев» и дома ужасов «Фантасмагория»
Я пошел по центральной аллее парка, мимо киосков с едой, из которых пахло жареным тестом и сосисками. Сегодня от этих обычно заманчивых запахов меня затошнило. У шалмана «Бросай и выигрывай!» я заметил подходящего вида парня, и я уж было хотел к нему обратиться, но, подойдя ближе, понял, что это нарик, а не дилер: слишком крикливой была его футболка с надписью «Кокаин! Завтрак чемпионов!». Я пошел дальше, мимо тира, деревянного шалмана «Сбей бутылки», «Скиболла» и «Колеса Фортуны». Чувствовал я себя все хуже и хуже: жар усиливался, как и гул в ушах. Горло болело так, что при каждом глотке я вздрагивал.
Впереди показалось поле для мини-гольфа. Там тусовалась веселая молодежь, и, кажется, я добрался до места назначения: где бы ни собиралась толпа подростков для вечерних забав, поблизости непременно будет ошиваться дилер, который поможет им выжать максимум из этих самых забав. И я уже заметил парочку подходящих типов. Ибо сказано, что по хитрым глазкам и немытым волосам узнаешь их.
За мини-гольфом аллея заканчивалась развилкой: один поворот вел на ярмарку, другой – на гоночный трек. Ни на ярмарку, ни на трек меня не тянуло, но справа до меня доносился электрический треск, за которым следовали аплодисменты, смех и восторженные возгласы. Теперь, когда я почти дошел до развилки, я увидел, что треск сопровождался ярко-синими вспышками, которые напомнили мне о молниях. О молниях на Скайтопе, если быть точным, о которых я не вспоминал многие годы. У балагана собралась большая толпа, и я решил, что дельцы, отиравшиеся около мини-гольфа, могут и подождать пару минут: до закрытия такие ребята никогда не уходят, а мне хотелось посмотреть, кто там мечет молнии в этот жаркий и ясный оклахомский вечер.
— А сейчас, когда вы увидели мощь моего Творца Молний – единственного в мире, уверяю вас, — вещал усиленный микрофоном голос, — я продемонстрирую вам чудесный портрет, приобрести который вам поможет портрет Александра Гамильтона в вашем кошельке или бумажнике. Продемонстрирую один раз, прежде чем открою свое Электроателье, где предоставлю вам шанс сделать лучшую фотографию в вашей жизни! Но сначала мне понадобится доброволец, чтобы вы увидели воочию, на что вы так удачно потратите свои десять долларов! Есть добровольцы? Кто-нибудь? Вы ничем не рискуете, уверяю вас! Ну же, друзья! Я слышал, торопыги-оклахомцы славятся своей храбростью!
Перед помостом собралась приличная толпа – человек пятьдесят-шестьдесят. На нем был брезентовый задник шести футов в ширину и минимум двадцати в высоту. На заднике, словно на большом экране, была фотография с изображением красивой молодой женщины в танцевальном зале. Ее черные волосы были собраны в замысловатую прическу, на которую явно понадобилось несколько часов. На женщине было вечернее платье с открытым верхом и низким вырезом, приоткрывавшим соблазнительную грудь. В ушах у дамы были бриллиантовые сережки, а губы накрашены кроваво-красной помадой.
Напротив фотографии великанши в танцевальном зале стоял старомодный фотоаппарат: в стиле девятнадцатого века, на треноге и со шторкой, которую фотограф накидывал себе на голову. С такого расстояния он мог рассчитывать на снимок великанши от коленок и ниже. Тут же на подставке стоял поднос с магниевым порошком. Балаганщик в черном костюме и цилиндре небрежно положил руку на камеру. Я сразу его узнал.
Все это я помню четко, но охотно признаю, что моим воспоминаниям о том, что произошло дальше, доверять не стоит. Ведь я был наркоманом со стажем и уже два года как перешел на иглу (сначала кололся под кожу, но чем дальше, тем чаще метил в вену). Я плохо питался и весил намного меньше нормы. К тому же я температурил. У меня начался грипп, и развивался он быстро. Утром казалось, что это обычный героиновый насморк, максимум простуда, но к тому времени, как я увидел Чарльза Джейкобса с его старомодной фотокамерой на фоне задника с девушкой-великаншей и надписью «Молниеносные портреты», я чувствовал себя словно во сне. Меня не удивило явление моего бывшего священника, чьи волосы на висках уже тронула седина, а рот обрамляли (неглубокие еще) морщины. Да я бы не удивился при виде покойных матери и сестры, если бы те присоединились к нему на помосте в костюмах дамочек из «Плейбоя».