Возвращение Борна
Шрифт:
Инспектор Савуа сидел в своем «Ситроене», слушая шлепанье работающих «дворников». Он ненавидел дождь. Дождь шел в тот день, когда от него ушла жена, дождь шел и тогда, когда его дочь уехала учиться в Америку, чтобы больше никогда не вернуться. Она вышла замуж за банкира, занимавшегося инвестициями, и теперь жила в Бостоне. У нее было трое детей, дом, хозяйство – все, о чем только можно мечтать, а он сидел в этом задрипанном городишке – как его там? Ах да, Гуссанвиль, – обкусывая ногти чуть ли не до корней. И вдобавок ко всему снова лил дождь.
Но
В базе данных Кэ д’Орсей он выяснил марку, модель и номерной знак министерской машины, а его коллеги с поста на выезде из аэропорта сообщили ему, что министр поехал на север по шоссе А1. Узнав в штаб-квартире, кто дежурит в северном секторе сети, раскинутой Кэ д’Орсей, Савуа методично связался с каждой из патрульных машин, помня при этом о предупреждении Линдроса и не используя обычный радиоканал, который можно было прослушать. Никто из тех, с кем он разговаривал, не видел машину министра, и Савуа уже было отчаялся, когда наконец ему улыбнулась удача. Офицер Жюстин Берар сообщила ему, что видела машину Робиннэ и даже разговаривала с ним на автозаправочной станции. Она запомнила этот эпизод потому, что министр показался ей очень нервным, встревоженным и даже несколько грубым.
– Значит, его поведение показалось вам странным?
– Вот именно, хотя в тот момент это не заставило меня насторожиться, – ответила Берар. – Теперь, конечно, я думаю иначе.
– Министр был один? – спросил инспектор Савуа.
– Не уверена. Шел сильный дождь, и стекла в машине были подняты. Кроме того, я смотрела только на месье Робиннэ.
– Да, он – весьма породистый представитель мужского сословия, – с легким раздражением откликнулся Савуа. Берар ему очень помогла. Она заметила, в каком направлении поехала машина министра, а к тому времени, когда инспектор добрался до Гуссанвиля, уже обнаружила ее стоящей в квартале от бетонных многоквартирных домов.
Взгляд мадемуазель Дютронк остановился на шее Борна, и она решительно затушила сигарету.
– Ваша рана снова начала кровоточить. Ею нужно заняться. Пойдемте.
Она отвела его в ванную комнату, выложенную плиткой двух цветов – кремового и цвета морской волны. Сквозь крохотное оконце с улицы проникал тусклый свет. Усадив Борна на край ванны, она обмыла рану водой с мылом, а затем обработала покрасневшую кожу антисептической мазью.
– Ну вот, кровотечение почти прекратилось, – констатировала Милен. – Ведь это – не случайная рана? Вам пришлось сражаться?
– Дорога из Соединенных Штатов оказалась непростой, – уклончиво ответил Борн.
– Вы так же неразговорчивы, как и Алекс. – Женщина сделала шаг назад, как если бы хотела получше рассмотреть его. – Грустный. Какой же вы грустный, Джейсон!
– Мадемуазель Дютронк…
– Зовите меня просто Милен. Я настаиваю. – Она умело наложила на рану повязку из стерильной марли и хирургического бинта. – Вы должны менять
– Договорились, – улыбнулся он в ответ. – Merci, Милен.
Женщина ласково приложила ладонь к его щеке.
– Вы такой грустный. Я знаю, как близки вы были с Алексом. Он относился к вам как к сыну.
– Он так вам сказал?
– В этом не было необходимости. Когда он говорил о вас, на его лице появлялось особое выражение. – Мадемуазель Дютронк еще раз придирчиво осмотрела повязку. – Теперь я знаю, что не мне одной тяжело.
Борн почувствовал необъяснимое желание рассказать ей все. Что причиной его душевной боли является не только смерть Алекса и Мо, но и стычка с Ханом. Однако, поразмыслив, он промолчал. Хватит с нее и собственного горя. Вместо этого Борн спросил:
– Какая кошка пробежала между вами и Жаком? Вы ведете себя так, словно ненавидите друг друга.
Милен отвернула голову и посмотрела на непрозрачное стекло оконца, по которому снаружи хлестали плети дождя.
– С его стороны было смелым поступком привезти вас сюда. Должно быть, обратиться ко мне за помощью стоило ему немало нервов. – Она повернула голову обратно и посмотрела на Борна. Ее серые глаза были полны слез. Смерть Алекса высвободила и без того много эмоций, а теперь они в придачу перемешались с эмоциями, бурлившими в ее душе на заре юности.
– В этом мире так много скорби, Джейсон. – По щеке Милен покатилась слезинка и упала на плиточный пол. – До Алекса у меня был Жак.
– Вы были его любовницей?
Она отрицательно качнула головой.
– Тогда Жак еще не был женат. Мы оба были очень молоды, мы занимались любовью, как безумные, и именно поэтому – из-за нашей молодости и глупости – я забеременела.
– У вас есть ребенок?
Милен вытерла глаза.
– Нет, он так и не родился. Я не любила Жака, и мне нужно было забеременеть, чтобы понять это. А Жак любил меня по-настоящему, и к тому же он – ревностный католик.
Она грустно усмехнулась, а Борн вспомнил рассказанную ему Жаком историю Гуссанвиля и то, как церковь одержала верх над варварами франками. Обращение короля Кловиса в католичество являлось дальновидным решением, но оно было продиктовано не верой, а практичностью и желанием выжить.
– Жак так и не смог простить меня. – В голосе Милен не было слышно жалости к самой себе, и от этого ее исповедь звучала еще более щемяще. Борн наклонился и нежно поцеловал ее в обе щеки, а она, всхлипнув, на мгновение привлекла его к себе.
Милен оставила Борна принимать душ, а когда он помылся и отдернул занавеску, то обнаружил на крышке туалета аккуратно сложенную французскую военную форму. Одевшись, он выглянул в окно. Ветер трепал ветви липы, а внизу из машины вышла красивая женщина лет сорока и направилась к «Ситроену», в котором сидел мужчина неопределенного возраста и с ожесточением грыз ногти. Открыв пассажирскую дверь, женщина забралась в автомобиль.
Казалось бы, в этой сцене не было ничего необычного, если не считать того, что Борн уже видел эту женщину – на бензоколонке, где они останавливались, чтобы заправиться. Именно она спрашивала Жака, нужно ли ей подкачать колесо.