Возвращение Дестри
Шрифт:
Глава 9
В жизни Бенджамина Дэнджерфилда было нечто такое, от чего он не мог отказаться ни при каких условиях, а именно — привычка вставать с рассветом. Если он по какой-то несчастной случайности вдруг пропускал тот момент, когда ночная тьма постепенно сереет, а рассвет окрашивает небо на востоке в нежно-розовый цвет, то чувствовал себя совершенно больным и разбитым. Вот и сейчас: солнце еще не взошло, а он вместе с дочерью уже сидел за столом, уплетая завтрак за обе щеки.
— Кажется, я еще не показывался тебе в новом сюртуке. — Встав со стула, отец неуклюже повернулся
— Здорово! — одобрительно кивнула Шарлотта. — Вылитый игрок или карточный шулер с головы до ног! По крайней мере до колен, это точно!
Поскольку из-под сюртука торчали обычные застиранные джинсы светло-голубого цвета, заправленные в старые, до колен сапоги, которые за всю свою долгую жизнь не видели сапожной щетки, а о существовании крема для обуви, скорее всего, и не подозревали, старый Дэнджерфилд прежде, чем снова сесть, понимающе усмехнулся:
— На кого я похож той частью, что остается под столом, мне мало дела. Важно, чтобы мне не пришлось краснеть за то, что над столом!
При этих словах он горделиво поправил пышный галстук и большим пальцем осторожно провел по усам.
— Конечно, — усмехнулась девушка, — к тому же это удобно, а что удобно, то и правильно, так я считаю. Если на наших собак, вечно шныряющих под столом, натянуть штаны, думаешь, им это понравится? Да и моей кошке тоже!
— А представь себе, — добавил отец, — что тебе срочно придется поехать верхом или поправить упавшую изгородь. Что может быть лучше старых джинсов, ну-ка, ответь?
— Ничего, — признала дочь. — К тому же они достаточно крепкие.
— Или, предположим, ты устал и хочешь отдохнуть. Неужто сядешь на землю в щегольских брюках? Да никогда в жизни!
— Нет, сэр, ни за что!
— Тогда чего это ты так развеселилась? — подозрительно спросил он. — А кстати, раз уж мы заговорили о собаках, куда запропастилась твоя гончая, та, в крапинку? Что-то я сегодня утром ее не видел.
— Скорее всего, спит сном праведника на твоей постели, — предположила Чарли. — Ты, наверное, завалил ее одеялами, когда встал, вот она и не проснулась.
— Точно! — фыркнул он. — Держу пари, так оно и есть! А ну-ка, Моз, беги наверх да посмотри, там ли эта проклятая собака, слышишь?
Моз мгновенно исчез.
— А ты неплохо выглядишь, дочка, во всяком случае, не слишком несчастной. — Отец испытующе посмотрел на нее. — Отрежь-ка горбушку от этой кукурузной лепешки да передай ее мне. Черт побери, опять холодная! Слушай, когда-нибудь я доберусь до этого никчемного ниггера, что строит из себя повара, и сделаю из него котлету! Так что, если не хочешь такого, прими меры и вбей это в его пустую башку!
— Как я могу вбить что-то в его башку, хотелось бы мне знать? — вспыхнула дочь. — Я уже, наверное, раз десять выгоняла вон этого бездельника Элайю, а ты каждый раз брал его обратно!
— В нашей семье, — заявил Дэнджерфилд, — даже ниггеров не выгоняют вон. Слава тебе Господи, уж тебе бы это следовало знать!
— Тогда и не возмущайся. Подумаешь, коврижка холодная! Можешь и за это вознести хвалу небесам. А потом, я уверена, весь бедлам у нас на кухне вовсе не из-за него, а из-за проклятых баб! Я бы и Марию уволила, толку от нее все равно никакого, — добавила Чарли, — но, дьявол меня возьми, если эта проклятая кухарка не начинает тотчас выть, как шавка на луну, стоит лишь об этом заговорить! В прошлый раз она вообще устроилась под дверью моей спальни и просидела там битых три часа, пока у меня волосы дыбом не встали.
— Попробуй урезать им жалованье, — предложил Дэнджерфилд. — Терпеть не могу, когда ты швыряешь деньги на ветер, особенно на этих проклятых ниггеров, от которых все равно никакого проку.
— Ну и как ты это себе представляешь?! — огрызнулась девушка. — Что им эти деньги? Можно подумать, они не работали на нас годами без всяких денег. Да и что на них могут купить?
— Деньги ниггерам ни к чему, — заявил Дэнджерфилд. — Деньги и право голоса — все это не доведет их до добра. Передай-ка мне вон ту рыбу. Черт побери, да неужели нельзя приготовить что-то такое, от чего бы слюнки потекли?!
— Ну и замашки у тебя! — засмеялась Чарли. — И ведь только с тех пор, как появились деньги за душой! А ведь я еще хорошо помню те времена, когда мы были рады, если имели на завтрак кукурузную лепешку, а о яйцах, ветчине, рыбе или молоке даже и не мечтали! Не говоря уже о кофе!
— Неправда! — возразил отец. — Не было такого! Даже в самые тяжелые времена, когда мне приходилось туго, я и помыслить не мог, чтобы обойтись без кофе к завтраку!
— Да уж, — пробурчала Шарлотта, — только тогда приходилось заваривать его и во второй, а порой и в третий раз, да добавлять побольше мелассы 1 , чтобы хоть чем-то пах! Не кофе, а бурда!
1
Меласса — черная патока.
— Ты сегодня не в духе, — решил старик. — Колешься, словно гвоздь в подметке! А приветливости в тебе, дочка, ровно столько, сколько в мотке колючей проволоки! Знал бы заранее, рта бы не открыл, вот так-то, Чарли!
— Можно подумать, я тебя об этом просила! — буркнула она.
— Почему бы тебе в таком случае не проехаться верхом и не оставить своего бедного старого отца наслаждаться завтраком в одиночестве?
— Потому что в этом случае единственное, что мне останется, — это переживать из-за наших негров, — невозмутимо ответила она, подперев подбородок ладонью.
— Но, Чарли, милочка, если они так тебя огорчают, почему бы тебе не собраться с духом и не рассчитать их?
— У нас в семье это не принято, — со вздохом отозвалась она. — Ты сам только ворчать умеешь!
— Тогда к чему огорчаться из-за такой ерунды? — спросил он ласково.
— Просто я потеряла человека, которого любила, — пояснила Чарли. — Назад вернулась только его тень.
— А ты плюнь на него! — посоветовал отец. — И заведи роман с другим, да поскорее! В конце концов, насколько я помню, с тех пор как ты выросла, вокруг тебя вечно крутится не меньше дюжины молодых идиотов! Вся эта свора раньше гоняла моих свиней, пугала коров, тоннами пожирала мои яблоки, а теперь галлонами пьет мое виски так, что хватило бы, наверное, для полива нескольких акров пшеницы, и все из-за того, что ты выросла всего лишь наполовину такой же хорошенькой, какой была твоя мать!