Возвращение грифона
Шрифт:
А животик у нее был уже заметен. Маша старалась носить свободные одежды, чтобы скрыть это, но… шила в мешке не утаишь. Маргарита, ставшая нашей подругой и частенько приходившая к нам посидеть за чашкой чая, первая заметила изменения и радостно поздравила Машу. Дети Маргариты давно разлетелись по миру, пристроенные папашей к хлебным должностям — сын работал где-то в Москве, вроде как в Госплане, а дочь выскочила замуж за дипломата, отправившегося послом в одну из европейских стран. Других детей она не хотела — сказала, что ей уже хватит рвать одно место. Она свой долг перед этой страной и своим мужем-подонком
Почему-то она выбрала своей наперсницей Машу, и часто, приходя к нам, уединялась с ней и рассказывала такие вещи, которые потом приводили меня в оторопь — Маргарита ударилась в безудержный разврат, меняя мужиков как перчатки.
Однако, похоже, что и раньше она не отличалась особой целомудренностью, а вторая жизнь, которую я ей подарил, сделала из нее настоящую нимфоманку. Впрочем — на меня она только поглядывала, ограничившись случайным прикосновением и томными вздохами — Марго знала, что Маша не одобрит соблазнения своего мужа, и терять подругу, с которой можно говорить откровенно и которой от нее ничего не нужно, кроме веселой беседы, — ей не хотелось. По крайней мере, я так думал.
Хотя через некоторое время начал подозревать, что дело не совсем так чисто, как мне казалось. Если вспомнить о магическом воздействии Маши на всех тех, кто тянулся к женщинам, можно предположить, что Маргарита была бисексуальна и подсознательно, а может и сознательно, тянулась к моей подруге, как объекту сексуального вожделения. Пока что, похоже, безрезультатного вожделения. Если бы Маша с ней переспала, я бы знал.
Маша от меня ничего не скрывала. Иногда ее откровения приводили меня в легкое смущение — то ли она как врач была лишена моральных барьеров, когда обсуждала естественные и неестественные отправления организма, то ли сама по себе была лишена этих самых барьеров — только она что хотела, то со мной и обсуждала. Без тени смущения.
Так она мне рассказывала и о похождениях Маргариты, устраивавшей настоящие оргии у себя на дому и в домах своих друзей и подруг. В них участвовали дети высокопоставленных чиновников и интеллектуальной элиты. Самое обычное, будничное, что они там устраивали — это так называемая «ромашка»… когда обнаженные девушки становятся головами друг к другу, и… А невинное подростковое развлечение «бутылочка» приобрело у них и вовсе гротескные и развратные черты.
Меня радовало, что Маша, когда рассказывала об этих развлечениях, подходила к вопросу с позиции наблюдателя и врача-психиатра. Ни разу она не выразила желания поучаствовать в этих игрищах, и хотя не осуждала (ну чего осуждать больных? Они же больные!), но и не оправдывала этих извращений. Они взрослые люди и могут заниматься тем, чем хотят. Если это не мешает другим.
Распущенность элитной молодежи, со слов ученой Маши, была неким протестом против тотального запрета на все — на свободное выражение мнений, на железный барьер, поставленный между Советским Союзом и остальным миром.
С моей точки зрения — это было ерундой. Как раз элитная молодежь могла посещать и заграницу, и могла смотреть запретные для остальных советских людей фильмы. Вот оттуда, из этих порнушек, они и набрались своих безобразий. Впрочем, возможно, что обе версии имели под собой основание.
Шли дни. Мы работали, отдыхали, ходили
Однажды, когда мы вернулись из города, где сходили в ресторан — посидели, послушали, как играет джазовый оркестр, — заметили, что у входа в наш подъезд стоят две черные волги. В них сидели люди с одинаковым выражением лица, похожие как две капли воды.
«Опять дежавю», — подумалось мне, и под ложечкой противно засосало.
— Маш, это по нашу душу, рупь за сто, — сказал я, кивнув на компанию «одинаковых людей».
— А может — нет? — жалобно, с надеждой спросила моя подруга, но было видно, что она и сама знает, что почем.
— Давно следовало ожидать, — пожал я плечами, — и как это они до нас не добрались раньше? Осень уже, а мы все не беседовали с людьми, у которых чистые руки и ледяная голова.
— Со снеговиками, что ли? — фыркнула Маша. — Вечно скажешь, хоть стой, хоть падай!
— Со снеговиками, — задумчиво протянул я, — интересно — с чем они прибыли… Делаем ставки? Я говорю, что будут перетаскивать в Москву. А ты что скажешь?
— Как бы на нары не перетащили, — заметила Маша, — сбежим, если что?
— А куда бежать-то? В тайгу? Нет, Маш… тут будем воевать. На их территории. Да ладно, пошли домой, хватит в машине сидеть. А то они уже зашевелились, подозрительно выглядит — подъехать и не выходить из машины.
Мы заперли «Волгу», припарковав ее у подъезда. Переулок был тихим, семей в доме жило мало, так что мест для парковки всегда хватало. Что касается безопасности — только идиот мог попытаться украсть машину у колдуна. Или смельчак. Но таких до сих пор не находилось. Особенно когда разошлись слухи о том, что я сделал с группой оперов, измывавшихся надо мной в райотделе.
Заклинание таки сработало. Они на самом деле покрылись нарывами, из которых лезли черви. Когда я это увидел, меня чуть не вырвало. Одно дело знать, как это должно быть, а другое дело — видеть. Как увидел? Пришли они ко мне. Все. В сопровождении конвоя. Видимо, начальник райотдела посодействовал им, за то, чтобы они не указывали его в явках с повинной.
Когда эти люди появились у меня, они уже были осуждены — их доставили ко мне прямо из СИЗО, перед этапированием в Нижний Тагил, на ментовскую зону. От них ужасно пахло — как от разложившегося трупа, а вид напоминал о прокаженных. От гордых, наглых оперов ничего не осталось, кроме разъедаемых червями оболочек. Они кашляли, отхаркивая кровь и червей, и это был ад в отдельно взятом райотделе.
Мне даже стало не по себе — может, я переборщил? Может, не стоило ТАК их наказывать? Но Маша с ожесточением сказала, что они вообще заслуживают смерти за свои преступления. Может, и так… только смерть, она быстрая — бах! И нет человека. Он даже почувствовать ничего не успеет. А гнить заживо, зная, что спасения нет, — это гораздо страшнее. Среди этих людей не было Дымова — он покончил с собой. Мысль о том, что придется идти на поклон к колдуну, довела его до самоубийства. Кстати сказать, косвенно я добрался и до участкового, с которого все и началось. Он повесился, узнав, что случилось с его подельниками. Не смог каждый день жить под гнетом мысли о том, что вот-вот в его дверь постучусь я и напущу на него такую же порчу.