Возвращение Ибадуллы
Шрифт:
На раскаленной солнцем поверхности земли повсюду возникали и неторопливо перемещались приземистые смерчи. Цепляясь подножием за кустик травы, живой столб останавливался и рассыпался горсточкой пыли.
Ветра не было. Длинный конус, указывающий пилотам направление движения воздуха, вяло обвис на высоком столбе, почти доставая концом матерчатого мешка до трубы радиорупора.
В белом доме помещалась контора аэродрома, там же был и зал для пассажиров и буфет. В большом шкафу с толстой створкой двери делали мороз с помощью электричества и
Ибадулла вышел на террасу, открытую на летное поле, постоял немного и отправился посмотреть поближе на самолеты, выстроившиеся неподалеку коротким рядом.
Ибадулла не рассказывал своим спутникам о схватке с коброй и сам не вспоминал о ней, событие казалось ему простым, естественным… Он защищал товарищей и себя, Ефимов наверняка поступил бы так же. Но что-то изменилось после знаменательного дня находки мраморной плиты. Ибадулла больше не чувствовал себя случайным попутчиком, о котором забудут через месяц. Ефимов и Фатима — друзья, и он — их друг.
После находки плиты изыскатели провели еще три дня на съемке русла бывшей реки и вышли к предгорному колхозу. Оттуда за одни сутки колхозная автомашина доставила их на железнодорожную станцию, исходный пункт маршрута.
Ефимов решил, что находка погибшего города и открытие тайны исчезновения реки должны отразиться на дальнейшем плане изыскательских работ в этом районе пустыни. Сейчас изыскатели собирались лететь на самолете к большому начальнику, распоряжающемуся всеми работами.
Население станции — десяток семей — обступило разведчиков. Люди, для которых воду привозили в вагонах-цистернах за двести километров, хотели знать со всей точностью, как и когда наполнится иссякшее русло. Они тосковали по прекрасному виду текущей воды, по ранним цветам урюка на еще голых от листьев ветках, по тени сада…
Ибадулла молча дивился, как много и как хорошо знали эти люди о делах своей страны и о многом другом. Ибадулле казалось поразительной их глубокая уверенность в том, что власть пустыни скоро кончится.
— Да, да, — повторяли затерянные в бесплодной степи железнодорожники, — если уж решили уничтожить пустыни, значит их не будет. Ведь об этом мечтает народ! Придет время — люди будут удивляться и спрашивать: что это такое, пустыня?
Арабский язык был непонятен народу, и Ибадулла дважды переводил запись жестоких фраз, высеченных на мраморной плите. Люди слушали его и негодовали:
— Все настоящая правда! Не водой, а нашей кровью поливали землю эмиры и беки. А муллы, эти когти на пальцах эмиров, твердили, что так и нужно поступать для славы бога ислама. Они держали народ за горло. А когда случалась беда, они кричали: этого хочет бог!
— Они и сейчас хотят того же, — сказал бригадир ремонтных рабочих. — Болтают о своем исламе, а мечтают о наживе. Слабоумные, они хотели бы вернуть эмира, как будто можно собрать растасканные шакалами кости дохлого верблюда
Ибадулла был потрясен. Он нашел минуту и спросил этого удивительного человека:
— Брат, откуда ты так хорошо все знаешь, разве ты был там?
Железнодорожник не мог догадаться о причине вопроса и ответил со всей простотой:
— Там я не был, но какая же тут тайна? Это знают все… Читай газеты.
Железнодорожники рассказали отставшим от новостей изыскателям, что американцы продолжают вести войну в Корее, пытаются подло уничтожать мирный корейский народ, распространяя бациллы страшных болезней.
II
Ни одним движением не выдал Ибадулла того, что он первый раз в жизни поднимается в воздух.
Самолет был маленький, всего для четырех пассажиров. Ибадулла не сумел уловить мгновение, когда машина оторвалась от земли, но в воздухе он испытал неприятную минуту. Он слышал, что самолеты держатся только своим движением, а этот остановился. Сейчас упадет.
Ибадулла посмотрел на Фатиму. Девушка сидела совершенно спокойно и глядела вниз. Наверное, все благополучно…
Вскоре Ибадулла понял свою ошибку — самолет двигался, но из-за большой высоты движение его было почти незаметно. Внизу проплыл кишлак с открытыми дворами, точно дома без крыш; в степи рассыпались неподвижные цветные точки. «Большая отара овец», — догадался Ибадулла.
Арыки в оазисе были точно такие же, какими рисовал их Ефимов на листах съемки — узкие, как черточки карандаша. За последним обсаженным высокими тополями арыком началась пустыня — земля, для которой еще не хватало воды.
Ефимов потянул Ибадуллу за рукав и сказал что-то непонятное из-за шума мотора. Ефимов указывал рукой, и Ибадулла перегнулся в его сторону. Внизу было несколько человек, трое стояли кучкой, а один — в стороне. Ибадулле трудно было понять, что делают там, внизу. Ефимов крикнул почти в ухо:
— Такая же разведочная группа, как и мы!
Глаза Ибадуллы точно открылись! Конечно, вон один держит рейку… Ефимов передал Ибадулле бинокль. Вдали нашлись еще люди. На этот раз Ибадулла сразу понял слова своего руководителя:
— Здесь топчутся сотни нашего брата изыскателей.
Истина. Со всех сторон коммунисты, комсомольцы, русские, узбеки, туркмены, казахи шли в наступление на пустыню…
А теперь внизу были видны решетчатые башенки. Около них работали. Ибадулле не нужно было спрашивать, он понимал. И он думал о своем бывшем друге Шейх-Аталык-Ходже и о других учителях ислама, вспоминал их речи, полные ненависти именно к этим людям, думал о несчастном народе, мыслями которого они хотели владеть. И как часто народ верит им, не замечая их злобы и жадности, не сознавая своего угнетения!