Возвращение из Индии

Иегошуа Авраам Бен

Но могло ли нечто подобное быть забытым? Я думал об этом, пока «хонда» жадно заглатывала участок дороги на подъеме, отделявшем поникшие плантации гранатовых деревьев Абу-Гоша от белых вилл арабской деревни, чье название я никогда не мог заучить и которая выглядела как еврейское поселение, которому искусственно привили минарет. А, кроме того, Индия не была ни Европой, ни Америкой, с их неотличимыми друг от друга аэропортами, улицами, залитыми светом, церквями, и уже совершенно одинаковыми гигантскими магазинами оптовой торговли. Могла ли золотая Варанаси с ее сладковатым дымком погребальных костров или замки Бодхгаи с их статуями животных и птиц быть забыты подобным же образом? И была ли эта женщина, чье короткое имя я пытался прошептать борясь с ветром, была ли она обречена на то, чтобы до конца своих дней помнить это путешествие по Индии, даже став древней старухой, доживающей свой век в кровати одной из частных клиник? И как же мне будет жаль, если в этих воспоминаниях не найдется места для молодого врача, сопровождавшего их и воспылавшего необъяснимой страстью к ней; страстью, которой вызвавшая ее женщина, приближающаяся к своему пятидесятилетию, может по праву гордиться. «Странно, — думал я про себя, в то время как мой мотоцикл начал прибавлять скорость, вписываясь в плавные кривые дороги, ведущей к Шаар-Хагай, и мне пришлось опустить мой пластмассовый козырек, чтобы противостоять пронизывающему, пахнувшему сосной ветру, — странно, что я не знаю даже даты ее рождения, хотя ее паспорт, открытый и закрытый, много раз лежал передо мной».

И таким вот образом, переполненный нежностью и сладкими мыслями о любви, борясь со свирепым ветром и прижавшись к мотоциклу, рычавшему за моей спиной, я несся уже на пятой передаче от Шаар-Хагай до Аялонской долины, пересекая последнюю границу Иерусалима, который полностью расслабил меня, наполнив ощущением праздности и спокойствия. И в то время, пока я наслаждался зрелищем фруктовых плантаций и широких полей, а также видом огромного резервуара для воды, который был построен здесь совсем недавно, первый, тихий еще росчерк молний осветил горизонт, похожий на экран исполинского компьютера, росчерк, предупреждавший, что прямо на моем пути вырастает похожее на дирижабль грозовое облако, на розовом фоне заходящего солнца, грозящего не огненным, но водным смерчем. «Надо спешить», — сказал я себе и поднял скорость до шестидесяти пяти миль в час, слишком поздно заметив полицейскую машину, припаркованную на противоположной обочине, которая засекла меня на своем радаре. Синий маячок на крыше замигал, и машина тронулась. Но прежде чем полицейский понял ситуацию, я рванулся вперед со скоростью сто миль, лишив его и проблеска надежды на то, что он сможет меня поймать. И вот на такой поистине дикой скорости, вообще-то чуждой и моей натуре, и моим правилам, я в несколько минут покрыл двенадцать миль, отделяющих монастырь траппистов от развязки, ведущей к аэропорту, и мысли о находящемся рядом пассажирском терминале наполнили меня страстным желанием оказаться там, в то время как я, по обочинам и объездным путям, уже въезжал в сердце Тель-Авива, невзирая на раздражающе занудный дождь; мчался навстречу новым обещаниям и старым секретам.

И вот я дома. Мои сумки громоздятся посередине комнаты подобно паре диких промокших зверей. Не теряя времени, я бросился к телефону, чтобы позвонить Лазарам домой. Это было не только мое право, полагал я, но просто моя обязанность — позвонить моему пациенту и осведомиться о состоянии дел. К моему удивлению, трубку взяла она сама, и голос ее звучал еще более смущенно и потерянно в собственном доме, чем это было в Индии. Но, возможно, благодаря доверию, которое я вызвал у нее во время нашей первой встречи, когда она лежала на спальном мешке в монастыре Бодхгаи, она скоро оправилась от смущения и, отбросив свою апатию, рассказала мне о своем физическом состоянии — так, как она его понимала.

Руководитель терапевтического отделения больницы профессор Левин пришел накануне утром и хотел немедленно забрать ее в свою палату, но ее родители решили дождаться своего друга Хишина, который этим утром вернулся из Парижа. Хишин приехал прямо из аэропорта, провел долгое обследование и рекомендовал оставить ее дома, несмотря на то, что температура снова поползла вверх. Ее температура полезла вверх? Услышав это, я испытал глубокое разочарование, поскольку был уверен, что переливание крови справится с поражением печени, которое, в свою очередь, и было причиной нарушения работы иммунной системы.

— А вы рассказали Хишину о том, что произошло в Индии? — спросил я.

— Конечно, — ответила Эйнат. — Отец и мать рассказали ему обо всем во всех подробностях.

— И что на это сказал Хишин? — насмешливо осведомился я. Но Эйнат была не в силах объяснить мне внятно, что подразумевал профессор Хишин. После короткого молчания она смогла вспомнить только последние его слова. Самое главное, сказал Хишин, что все окончилось благополучно.

Это звучало оскорбительно. Набравшись смелости, я попросил Эйнат соединить меня с ее матерью — и замер у трубки с неистово забившимся сердцем. Но ее родителей не оказалось дома. Жена Лазара ушла на работу вскоре после ухода профессора Хишина, а Лазар отправился по делам незадолго до моего звонка.

— И ты, что — дома одна? — спросил я тоном, удивившим даже меня самого своей яростью.

— Да, — ответила Эйнат так же, по-видимому, захваченная врасплох моим необъяснимым гневом.

Заметив, что я надолго замолчал, она спросила, не хочу ли я, чтобы ее отец, вернувшись, позвонил мне.

— Нет, это совершенно не нужно, — поспешно ответил я. — Мы завтра увидимся с ним в больнице.

Повесив трубку, я расстегнул пуговицы на моей кожаной куртке и, бросив ее на пол, в ту же минуту позвонил в отделение хирургии, чтобы поймать Хишина и напрямую услышать от него, что он думает о переливании крови. Но выяснилось, что Хишин, который прибыл только что, отправился в палату интенсивной терапии, чтобы поговорить с профессором Левиным.

— О чем? — тревожно спросил я. Но сестра из хирургического этого не знала.

— Почему вы вернулись в такой спешке? — спросил меня мой соперник по вакансии в хирургии, вырывая телефон из рук медсестры. — Мы все здесь были уверены, что ты воспользуешься возможностями этого путешествия и вдоволь наглядишься на все чудеса Индии. — Голос его звучал совсем дружески. Слышал ли он что-либо от Хишина в отношении произведенного мною переливания крови в Варанаси? Но он прежде всего жаждал первым услышать о моих впечатлениях об Индии, однако меня-то занимало совсем другое, и я стал расспрашивать о жизни хирургического отделения за две недели моего отсутствия, называя одного за другим больных, которых я прекрасно помнил не только по их фамилиям, но и по операциям, в которых сам принимал участие. Он был удивлен моим интересом к деталям и моей памятью, но отвечал на все вопросы с максимальной полнотой. Затем я внезапно вспомнил молодую женщину, лежавшую на операционном столе в ту минуту, когда Лазар, появившись, позвал Хишина в свой офис.

— Ну, как она? Как? — допытывался я, испытывая необъяснимое волнение. — Ведь ты собственноручно накладывал швы, не так ли?

Его ответ звучал несколько скованно:

— Она умерла от внутреннего кровотечения через день или два после того, как ты ушел.

— Внутреннего кровотечения? — тупо повторил я, испытывая острую жалость к молодой женщине, к ее мужу и ее матери, которые ожидали снаружи результатов операции. — Откуда вдруг взялось внутреннее кровотечение? — Приступ ярости снова накатил на меня. — Я помню каждую минуту этой операции. Помню все до мельчайших подробностей. И когда мы были в Индии, я не забывал о ней. Это была заурядная операция, вполне простая.

— Согласен, — подтвердил он удрученно. — Это была наша ошибка. Мы тоже думали, что это простая операция. Но она не была простой. Начавшееся кровотечение привело к общему заражению, а Хишин так и не смог определить его источник.

— А что показало вскрытие? — не отставал я.

— Все было в норме. Абсолютная загадка.

— Загадка? — с презрением и насмешкой я набросился на него, как если бы он лично был ответственным за эту смерть. — Какая загадка? Для того, чтобы назвать это загадкой, вовсе не нужно быть врачом.

VII

Пришло ли уже время поговорить о женитьбе? Если да, то автор, предлагающий свой идеал женитьбы в этой главе должен начать работу по разрушению той твердой серой оболочки, тех стенок раковины, окружающей холостяцкую жизнь, в которую он поместил своего героя, который в эту минуту зимних сумерек мастерски, но и ответственно проводит свой мотоцикл в стремительном потоке дорожного движения в Тель-Авиве, бросая ничего не значащие косые взгляды налево и направо ~ к примеру, на эту вот женщину за рулем автомобиля, с сигаретой в руке, но смотрит на нее не потому, что соскучился по виду приятного женского личика, а в неубывающей надежде увидеть свою знакомую.