Возвращение из Индии
Шрифт:
Она сняла свой маленький передник, повесила его на спинку стула и сказала с доверчивой улыбкой:
— Ну вот… вся твоя.
— Тогда давай переберемся куда-нибудь, где потише, — сказал я, желая намекнуть, что хотел бы с ней не просто поболтать.
Она не удивилась моим словам, хотя на поляне вовсе не было так уж шумно; людей было немало, но они стояли и разговаривали, не производя особого шума. Время от времени они отправлялись в буфет, чтобы отрезать себе еще кусок пирога, пришедшегося, похоже, всем по вкусу. Сначала она повела меня по направлению к киббуцным домикам, но внезапно остановилась, как если бы ей пришло в голову что-то лучшее, а потом зашагала в сторону небольшой ложбины, где мы оказались в тени утеса, — в том месте, откуда начиналась каменистая тропинка, отчетливо просматривавшаяся меж меловых выступов в свете отдаленных лампионов.
— Иди сюда, — сказала она таинственным голосом. — Если ты не хочешь взобраться еще выше, мы можем здесь тихонько посидеть и в то же время увидеть все… до тех пор, пока не начнется церемония.
На мой взгляд, ее нельзя было назвать слишком красивой, но она, безусловно, была очень и очень симпатичной. Ее гибкое тело было слишком костистым на мой вкус, а лицо ее казалось слишком маленьким для таких огромных глаз, которые блестели сейчас в свете восходящей луны, словно два больших светильника. Я взобрался вслед за ней в молчании, удивляясь внезапному ее решению привести меня сюда, на эту продуваемую ветром каменистую тропу, продвигаясь по которой, мы слышали вскрики птиц, поднявшихся со своих гнезд и хлопанье крыльев.
— А буддисты могут жениться? — спросил я, и почувствовал себя идиотом. В ответ она только прыснула от смеха.
— Они могут все, — ответила она, нисколько, похоже, не удивленная моим вопросом. — Буддизм — это не еще одна злобная религия, ищущая как бы сильнее придавить человека или запугать его, это лишь средство, призванное облегчить неизбежные страдания. — Все это она произнесла серьезно, и выражение «неизбежные страдания» прозвучало искренне и убежденно, вызвав во мне волну доверия и симпатии. — Ужасно жалко, что вы не смогли еще на несколько дней задержаться возле храмов Бодхгаи, — продолжала она. — Тогда ты понял бы то, чего мне не удается втолковать тебе сейчас… и боюсь, что позже не удастся тоже. — И снова в ее словах я уловил упрек в том, что я не использовал все открывавшиеся передо мною возможности во время незапланированного путешествия в Индию.
— Но каким образом я мог бы остаться? — вопросил я, оправдываясь, как будто она меня в чем-то обвиняла. — Мистер Лазар так рвался обратно. А я… разве я мог бросить Эйнат, которой было так плохо?
— Да уж… ей было и на самом деле очень плохо, — вежливо подтвердила она и добавила: — Если бы не ты, она не доехала бы до дома.
Тропинка тем временем резко повернула, так что мы неожиданно остановились, словно повиснув в воздухе над блестящей голубой поверхностью плавательного бассейна, окруженного прибывшими на свадьбу гостями. Мы стояли совсем близко к ним, но оставались совершенно невидимыми и изолированными, погрузившись в глубины истории, которую Микаэла предпочитала называть моей, но которая, конечно же, являлась историей Эйнат, а мне еще предстояло вытянуть из Микаэлы все, что она знала и что могла она поведать с присущей ей простотой и ясностью, с которыми она говорила обо всем, оставляя ощущение приятной умиротворенности, позволявшей мне расслабиться после долгих месяцев внутреннего конфликта и напряжения.
Она встретилась с Эйнат и еще двумя израильтянками на улице в Калькутте, где Эйнат, ошеломленная открывшимся ей видом, оказалась в самые первые дни своего путешествия. Микаэла, наоборот, считала себя уже старожилом Индии, пропутешествовав по центральным штатам страны, и вот уже более трех месяцев обосновавшись в Калькутте, где она примкнула к волонтерам — французским и швейцарским врачам, предлагавшим бесплатную медицинскую помощь в импровизированных клиниках прямо на уличных тротуарах. Они так и называли себя — «тротуарные доктора», и вот к ним-то Микаэла и примкнула, получая взамен еду дважды в день и место для ночлега. В это время она и повстречалась с Эйнат, когда та обратилась к врачам за помощью — ей срочно надо было сменить повязку на ноге. Микаэла мгновенно поняла, что Эйнат нуждается в ее помощи, что она очень испугана и огорчена своей встречей с Калькуттой и, быть может, сожалеет о своей поездке в Индию. Но она понимала и то, что растерянность, испытываемая Эйнат, — это общее чувство, охватывающее всех тех, которые чувствуют, что помимо нищеты и безобразия, здесь таится еще некая духовная мощь, которая может, даже вопреки воле, втянуть их в себя, и это в особенности относится к тем, кто обладает незначительной самоидентификацией, кто чувствует себя слишком слабым для достижения своих амбиций и, в особенности, тех, кто при любой возможности готов бежать куда глаза глядят. И действительно — очень скоро Эйнат уговорила двух своих подруг, бросив дела в Кулькутте, двинуться в Непал, чтобы всецело погрузиться в девственные красоты Гималаев. Но уже через две недели, к полному изумлению Микаэлы, Эйнат вернулась в Калькутту одна и разыскала ее. Так началась их дружба. Поначалу Эйнат работала бок о бок с Микаэлой, помогая тротуарным докторам, но вскоре бросила работу и присоединилась к одной молодежной группе туристов, направлявшихся в Бодхгаю, чтобы предаться там медитациям, по системе випассана; она поступила так, считала Микаэла, не потому, что на самом деле заинтересовалась буддизмом, но потому лишь, что принадлежала к категории людей, для которых процесс поиска важнее, чем сама находка.
— А для тебя? — в упор спросил я Микаэлу.
— Для меня? — Какое-то время она размышляла, желая ответить как можно более честно. — Мне кажется, что для меня найти важнее, чем искать. Но, может быть, я на свой счет ошибаюсь.
В эту минуту я бросил взгляд на своих родителей. Они стояли и разговаривали о чем-то с профессорами из Иерусалима, время от времени поглядывая по сторонам, скорее всего, в поисках меня. Амнон стоял неподалеку от них с двумя девушками, которых мы оба знали по университету, он что-то говорил им, возбужденно жестикулируя, в то время как его младший брат, лежа на траве, пытался поймать струйки разбрызгивателя. Ни Эйаля, ни Хадас нигде не было видно. Скорее всего, они готовились к церемонии. Но мать Эйаля продолжала сидеть все на том же месте, неподвижно, словно замерзшая белая статуя, — нетронутое блюдо с едой стояло перед ней на столе. Каждый раз она вглядывалась в маленькую расщелину, в которой мы укрывались, и выглядело это так, как если бы она нас заметила. Внезапно с одного конца поляны воздух заполнило стройное пение — небольшая группа мужчин и женщин, членов киббуца, пела, держа перед собою раскрытые ноты. Выглядело это величественно.
— Кажется, они начинают, — сказала Микаэла. — Может, нам подойти поближе?
— А зачем? — неохотно возразил я. — Если у тебя нет возражений, мы можем остаться где сидим и наблюдать за свадебной церемонией отсюда. Мне не терпится услышать окончание твоего рассказа, особенно, в той его части, где появляюсь я. Ты остановилась на том, что Эйнат убежала… но не сказала, от чего именно она убегала.
— От чего? — Мне показалось, что Микаэла была удивлена моим вопросом. — Прежде всего, от родителей… но может быть, и от чего другого.
— От родителей? — повторил я, не скрывая изумления. Меня переполняло любопытство пополам с волнением. Неужели мне предстояло услышать сейчас нечто, чего я не знал еще о Лазаре и его жене? — В каком смысле?
— Ты отлично понимаешь, в каком смысле, — молниеносно отрезала она. — Ты ведь только что не спал эти две недели в одной постели с ними. Разве не так?
— Наверное, у тебя есть основания говорить так, — уклончиво ответил я, рассчитывая спровоцировать Микаэлу на еще одну атаку, с тем чтобы иметь возможность защитить потом обоих, — и женщину, которую я любил, и ее мужа. — Мне они показались очень приятной парой, ко мне они были милы… может быть, немного слишком привязаны друг к другу. Несколько, я бы сказал преувеличенно по части патетики — жена, к примеру, не выносит отсутствия мужа и не в состоянии остаться одна даже ненадолго. Но это и все.
— Может быть, это вседля тебя, — сказала Микаэла с неприкрытой злостью, — но, безусловно, этого более чем достаточно для того, кто вынужден жить вместе с ними, как Эйнат, задыхаясь от этого невероятного симбиоза. Иногда мне кажется, что если бы они не взяли с собой в Индию тебя, им не удалось бы привезти ее обратно живой. На обратном пути к дому она умерла бы у них на руках.
— Умерла у них на руках? — повторил я в изумлении эту драматическую фразу, поражаясь глубокой и неприкрытой неприязни к Лазару и его жене, содержавшейся в этих словах. — Ты преувеличиваешь, Микаэла. Умереть не так уж просто, и ты это знаешь.
Пение, доносившееся снизу, становилось все громче, и простые, незнакомые мне мелодии поражали богатством и сложностью звучания. Две пары, облаченные в свободную голубую одежду, появились в центре лужайки, неся с собой хупу. Они воткнули шесты в заранее приготовленные держатели и развернули большой, богато разукрашенный шатер, который был достаточно велик для того, чтобы вместить несколько пар, стоящих плотно друг к другу. После того как навес был воздвигнут, рядом с ним как из-под земли вырос маленький хор, певший весьма громко, словно подбадривая молодоженов своей оптимистической песней. А затем, с противоположных сторон поляны появились двое раввинов, закутанных в молитвенные облачения; с некоторой иронией они отвесили друг другу поклон и также вошли под балдахин, в то время как некая юная девица ступила на трамплин для прыжков в воду, подошла к краю и царственным жестом пригласила Эйаля и Хадас приступить к церемонии бракосочетания.