Возвращение из мрака
Шрифт:
– Вот, – прошипела злым голосом. – Послушай его, племянничек дорогой.
– Ну, – изрек Атаев, – говори, Петруша, чего надо? Денежек на похмелку?
Глаза сторожа сверкнули алым огнем, и он, не вставая с карачек, пополз к Атаеву, причитая:
– Прости Христа рада, барин! Не знаю, как грех отмолить. Дозволь к ручке приложиться!
Больше всего на свете не терпел Атаев, когда спившиеся россияне начинали ломать комедию. Ничего нет гнуснее. Они особенно удачно изображали из себя юродивых и припадочных, но все это чистый обман. Между собой они общались нормально и ядовито посмеивались над теми, кого удалось провести. Однако Атаев сам
– Говори, чего надо, и убирайся, смерд!
– Не бойся, Петруша, – вмешалась тетушка. – Признайся ему, он добрый. Он денежек даст.
– Бес попутал, барин! – взвыл сторож, но после второго пинка сразу успокоился и довольно внятно рассказал странную историю. Дескать, к нему утром подошел подозрительный господин и стал расспрашивать про Атаева. Какой его дом, кто с ним живет – и все такое прочее. Сторож якобы заподозрил неладное и хотел связать подлеца, чтобы доставить к барину на правеж, но тот оказался недюжинной силы и отметелил Петрушу так, что если бы его не обнаружил в кустах Сухоротый, то вполне мог дать дуба на сырой земле.
– Бил кастетом, – пожаловался сторож. – Почки отбил, печень и мозги.
– Как он выглядел? – спросил Атаев.
Петруша дал точный портрет: похож на разжиревшего кролика, в летах, одет прилично, почти как бизнесмен. Приехал в поселок на такси, и на нем же, скорее всего, уехал, когда расправился со сторожем.
– Я за вас, за благодетеля нашего, глотку бы ему перегрыз, да вот не получилось, – покаялся сторож.
Атаев понимал, что сторож не врет, как такое выдумаешь, но и полной правды от россиянина не дождешься. Его неприятно поразила слишком быстрая перекличка с информацией полковника.
– Что-то не вяжется, Петруша, – сказал миролюбиво. – Говоришь, кролик, пожилой – и надавал тебе тумаков? Ты ведь, хоть и алкаш, а мужчина крепкий, а?
– Приемчики, гад, знает. Полагаю, он из особистов.
– Номер машины запомнил?
Сторож, все еще оставаясь на карачках, затряс головой, заохал, заквакал, изображая потерю рассудка.
– Дай ему денег, Таюшка. Не жалей. Он вспомнит номерок, – опять встряла тетушка.
– Да я из него задаром всю душу вытрясу, – возмутился Атаев. – Из говнюка.
Сторож снизу взглянул сухо и трезво.
– Не стоит, барин. Кроме меня, кто подлеца опознает?
Атаев швырнул комок смятых ассигнаций.
– Ну?! Быстро!
Сторож, спрятав деньги, назвал номер машины и описал, как выглядел водила. Потом добавил спокойным голосом, без подлых ужимок:
– Право слово, поостерегись, барин. Опасный был гонец.
В горах светает рано, но об этом мало кто знает. По утрам, когда солнышко уже бродит по кустам, горы все еще кажутся насупленными, черными и спящими. Саша никогда не ощущал мир так отчетливо, выпукло, ярко, как здесь. Но совсем не тянуло домой. Он не испытывал ни страха, ни тоски, ни скуки. Школа, родители, Москва – все отступило, кануло в неведомую бездну. И скорее всего надолго. Не навсегда, но надолго. Это тоже его не пугало. Было смутное ощущение, что сбылось нечто такое, о чем и мечтать не мог. Его вполне удовлетворяла новая реальность – горы, дедушка Шалай и пес Бархан. Он даже не стремился узнать, в каком он здесь качестве – пленник, гость, подопытный кролик.
С каждым днем у него прибавлялось обязанностей – уборка в доме, приготовление еды, уход за растениями в маленьком палисаднике, но главное, началась для него новая наука. Для того чтобы перевоплотиться из животного в человека, объяснил старик, и не просто в человека, а в высшее существо, надобно прежде всего увидеть свою истинную сущность беспристрастными очами, как изредка, может, раз или два за всю жизнь человек видит своих близких, словно при вспышке молнии. Обычно он лишь воображает, что видит кого-то, а на самом деле блуждает, путается в фальшивых, надуманных образах. Чтобы познать себя, необходимо восстановить внутреннее зрение, утраченное в долгой череде, и для этого придется опять, как до рождения, стать глухим, слепым и немым и не отзываться на сигналы извне.
Старик предупредил, что первый этап постижения займет всю зиму и весну, дальше видно будет. Он усадил мальчика на мшистом камне, велел закрыть глаза, а под ноги вывалил рой ярко-рыжих, крупных мурашей, которые устроили на Сашиной коже виттову пляску. Он терпел не больше пяти минут, потом с воплями и проклятиями начал стряхивать с себя насекомых. Бархан сочувственно завыл, а дедушка Шалай оценил опыт достаточно высоко. С улыбкой вспомнил, что сам когда-то, сто лет назад, выдержал только минуту. Передавив с десяток рыжих тварей и до крови расчесав лодыжку, Саша сказал, что готов попробовать еще разок. Услышав такое, Бархан отбежал в кусты и горестно светился оттуда желтыми глазами в черных окружьях, как двумя фонариками, а старик заметил нравоучительно:
– Наука постижения не терпит суеты, – после чего завязал Саше глаза платком и полную банку мурашей-людоедов высыпал под рубаху. Началась чудовищная мука, и в какой-то миг мальчику почудилось, что разъяренные мураши сожрали его целиком, разделив на составные части, и он готов был зареветь от ужаса, – но вдруг нестерпимая жара, жжение и зуд схлынули и сквозь сомкнутые веки он различил ток времени, подобный темному водопаду, обтекающему мозг. Это было почти блаженство и почти смерть… Дедушка Шалай снял с его глаз повязку, и мальчик без спешки, сосредоточенно начал собирать с себя мурашей одного за другим – с живота, с плеч, с бедер – и осторожно опускать их в стеклянную банку с узким горлышком. Вернулся из кустов Бархан и бешено бил хвостом о землю. Старик смотрел на Сашу с изумлением, но не произнес ни слова.
Вечером, при свете керосиновой плошки он с подвыванием читал суры Корана, заставляя мальчика повторять их за собой, и после одного-двух раз Саша произносил наизусть целые страницы, не особенно вникая в смысл. Опять в нем возникло ощущение, что это уже бывало с ним, не в этой, а в одной из прежних жизней – или в давних младенческих снах. Саша был доволен собой, своими маленькими победами и тем, что сумел удивить старика. Когда покончили с молитвой, спросил:
– Дедушка, когда я смогу увидеть Наташу?
– Рано думать об этом, – проворчал старик.
– Рано по возрасту или по уму?
– По всему. Наталья – дочь князя. Она не ровня тебе. Забудь про нее.
Саша не хотел уступать.
– Она спасла мне жизнь. Хочу поблагодарить. Отпусти завтра в деревню.
– Никуда не пойдешь. Будешь здесь сидеть. Еще долго. Пока человеком не станешь. Я же говорил. Совсем ничего не понял, да?
– Значит, я все-таки в плену?
– Человек бывает в плену только у самого себя. Никакого другого плена нет.